Арина взяла с окна длинный, каким режут свиней, ножик, снесла его в чулан и опустила в ведро с водой. Потом, обняв притолоку чулана, она простояла до тех пор, пока пьяный заснул. Руки его свисли беспомощно, голова лежала на краю стола, закатившиеся глаза жутко белели, и он храпел, точно перед смертью.
Арина побледнела.
Вукол весь трясся и не владел собой. Точно круговая овца, он раза два обошел поломанную, без колес, телегу, потом решительно надумал пойти к председателю и пожаловаться. Но, взойдя в сарай и увидав в углу недоделанную дверь к закуте, он сейчас же одумался и, чтобы забыть боль и обиду, принялся за работу. До самого вечера в сарае, увязая в крепком дереве, хрипела пила и глухо стучал топор.
Сквозь листву в ворота упали оранжевые потемки. Вукол посмотрел на холмистое поле, медленно выгнул спину, стряхнул с коленей прилипшие к порыжевшим молескиновым шароварам щепки, проворно вонзил топор в бревно и вышел на луг. Под липой, с широкими лапами сучьев, он сел на седой от времени пень, не сразу, а пытливо оглядываясь по сторонам, и старчески, хрипло и глухо всем нутром скашливая. В левой руке он держал пропахнувший и изъеденный потом картуз; правую круто откинул на затылок, куделя в раздумье зеленовато-серебристые волосы. Но тотчас же, вздрогнув пушистыми стоячими бровями, он засверкал водянистыми глазками и оживился: над ним нависали розово-желтые мягкие пятна — липовые листья. Впереди широко открывались пышные, просторные зеленя. Они в этом году были необыкновенные: уже недели три на них пасутся лошади, телята, и они ничуть не выбиты, а с каждым днем становятся мохнатей и плотней.
На краю земли догорал день. В прохладной предосенней тишине, большим и ярким цветом подсолнуха дрожало расплюснутое пламя солнца. Оно скоро померкло. На небосклоне остался палево-багровый отблеск, по серебряным зеленям легла легкая, светло-золотая тень. С полей темно поднялись грачи и галки: с тревожным криком птицы потянулись длинной ватагой и комьями падали в чахлую березовую рощу.
Потянуло сыростью и прохладой, от пухлых ометов повеяло теплом. Воздух наносил запах хлеба и свежего яблока. Вуколу стало тихо, ласково, радостно до нытья в ногах, и в то же время печально и грустно: в золотом воздухе заходило словно не солнце, а безвозвратное, минувшее жизни…
Бойко шаркая ногами по бурьяну, из-за двора показался Трофим. Синяя его рубашка была разодрана до живота. Зорко глядя в даль и гремя ясными удилами уздечки, он прошагал шибко и не заметил Вукола. Тот поднялся и посмотрел ему вслед.
— К Журавлеву оврагу иди! — крикнул он Трофиму, указывая на погасающий румянец зари, на фоне которой были видны резные силуэты лошадей.
Трофим не оглянулся.
Вукол схватился за голову, мелко задрожал и, словно в смехе, заплакал. Пришла Арина.
— Дед, дед, ты что? — спросила она грустно и раздумчиво.
Вукол пугливо опустил руки и виновато выпрямился.
— Так я. Трофима жалко и вас всех…
Арина хотела что-то сказать, но промолчала и положила ему на колени ломоть пирога и упругий ком гречневой каши. В правой согнутой руке она держала цинковую кружку с молоком.
— Я что-то и не хочу, — сказал он застенчиво, встревоженный тем, что Арина сегодня принесла ему ужинать к сараю. Он ухватил Арину выше кисти за руку и, вдруг почему-то смутившись, сказал не то, что хотел.
— Не пролей молоко-то… темно… Дай кружку мне, да иди спать, Арина. Заря нынче холодная… Трофим-то где?
— Спит. Стыдно ему… В глаза мне не может смотреть.
Она, не спеша, пошла ко двору, шурша подолом и уводя за собой большую тень. Закрыв сенцы на щеколду, она вошла в избу и села на лавку. На улице стояла светлая ночь. Деревья от дворов далеко раскидали неуклюжие тени. В окна ярко падал свет месяца, освещая стол, подоконник, пол с растерянной у кута золотистой соломой, самовар, стоявший на лавке: лунный свет висел в избе серовато-зеленой пылью.
На куту в полумраке, накрытые дерюгой, спали Танька и Гришка. По другую сторону, головой к ним, лежал Трофим. Как только Арина зашла в избу, он стал беспрерывно кашлять, возиться; наконец он не вытерпел:
— Чего сидишь? Иди ложись…
Арина отвернулась к окну.
— Обидел старика. Я пришла, а он плачет.
— Ну ладно, иди.
— Не буду с тобой жить, Трофим! — вспылила Арина. — Только срамоту от тебя принимать. Завтра же пойду за разводом. Вот и все!
— Не шуми, ребят разбудишь, — зашептал Трофим. — Мало ли что бывает… Ошибся — и все.