На борту жили и мыслили семь человек; психические напряжения между ними бурлили и перемешивались, как дрожжи в плотно закрытой банке с фруктами. Сходство основных человеческих свойств, объединявшее этих семерых людей, полностью потеряло значение – заметными оставались только различия. Каждый кадет выглядел в глазах других как ходячий символ его особенностей, а Генри Белт превратился в некое непостижимое существо, появлявшееся из капитанской каюты в непредсказуемые моменты времени, чтобы молча поглядывать по сторонам и всюду совать свой нос с ничего не значащей полуулыбкой древнегреческого идола.
Юпитер вырастал и ширился. Оказавшись наконец в пределах ощутимого притяжения гигантской планеты, корабль постепенно смещался ей навстречу. Кадеты все внимательнее следили за результатами компьютерных расчетов, проверяя и перепроверяя введенные данные и команды. Прилежнее всех этим занимался Верона, тогда как Саттон нервничал и раздражался, что препятствовало результативности его действий. Линч ворчал, ругался и потел. Острендер жаловался тонким голоском. Фон Глюк работал с фаталистическим упорством пессимиста. Калпеппер казался беззаботным, почти жизнерадостным, что вызывало замешательство у Острендера, приводило в ярость Линча и возбуждало злобную ненависть в Саттоне. С другой стороны, Вероне и фон Глюку, по всей видимости, спокойное смирение Калпеппера придавало дополнительные уверенность и энергию. Генри Белт ничего не говорил. Иногда он выплывал из своей берлоги, чтобы произвести осмотр кают-компании и кадетов с отстраненным любопытством посетителя, навестившего сумасшедший дом.
Открытие сделал Линч. Он отреагировал на находку рычанием, полным отчаяния, на что Саттон отозвался сходным рычанием, но более вопросительного характера.
«Боже мой! Боже мой!» – бормотал Линч.
Верона приблизился к нему: «В чем дело?»
«Смотри! Вот приводная шестерня. Когда мы заново установили диски, весь механизм сместился по фазе на одно деление. Эта белая точка должна быть совмещена и синхронизирована со второй точкой. Но теперь они расходятся. При этом результаты компьютерных расчетов выглядят достоверными и последовательными, потому что все результаты рассчитываются с одинаковой погрешностью».
Верона немедленно приступил к действию. Он удалил корпус и несколько компонентов, осторожно поднял шестерню и установил ее в правильном положении, устранявшем расхождение. Пока он работал, другие кадеты сгрудились у него за спиной, наблюдая за происходящим – все, кроме старшего вахтенного, Калпеппера.
Появился Генри Белт. Через некоторое время он заметил: «Господа! Вы, несомненно – прилежные навигаторы. Можно сказать, педанты, стремящиеся к совершенству».
«Делаем все, что можем, – процедил сквозь зубы Линч. – То, что нас отправили в космос на такой развалюхе – просто позор!»
Раскрылась красная записная книжка: «Господин Линч, выставляю вам минус за неподобающее выражение эмоций. Разумеется, вы можете испытывать любые чувства, но выражение этих чувств во всеуслышание способствует созданию нездоровой атмосферы истерического пессимизма и отчаяния».
Шея Линча покраснела. Он промолчал и наклонился над компьютером. Но Саттон внезапно воскликнул: «Чего еще вы от нас хотите? Вы думаете, что мы – рыбы или насекомые? Мы отправились в этот полет, чтобы учиться, а не подвергаться пыткам или вечно падать в пропасть!» Он мрачно рассмеялся. Генри Белт терпеливо слушал. «Только подумайте! – кричал Саттон. – Нас семеро. И все мы навсегда останемся в этой консервной банке!»
«Все мы рано или поздно умираем, господин Саттон. Я ожидаю, что умру в космосе».
«Я не боюсь смерти», – притихшим голосом ответил Саттон, взглянув на иллюминатор.
«К сожалению, придется выставить вам два минуса за несдержанный взрыв темперамента, господин Саттон. Настоящий астронавт сохраняет достоинство любой ценой и дорожит им больше, чем жизнью».