«Что ж! – сказал Мартинон. – Пренеприятнейшая ситуация. С этим придется что-то делать». Он вынул из кармана складной нож, встряхнул его – выскочило лезвие. Убийца шагнул к девушке.
«Мартинон! – закричал Эйкен. – Ты спятил!» Он с силой толкнул «Оптикон» – тяжелый аппарат на колесиках столкнулся с Мартиноном, повалил его и опрокинулся на него. Эйкен наступил на кисть убийцы; нож со звоном упал на пол. Эйкен схватил Мартинона за узел галстука, повернул его, надавил костяшками пальцев на яремную вену и стал колотить противника головой по полу.
Мартинон потерял сознание. Эйкен отпустил его и выпрямился: «Позовите полицию». Мартинон перевернулся набок, застонал и продолжал лежать неподвижно.
Кребиус выбежал в коридор. Эйкен обернулся к Кэрол. Та сидела в кресле с широко открытыми глазами, сгорбившись и обхватив руками колени подобранных под себя ног.
Эйкен сказал: «Привет, Кэрол! Теперь ты можешь видеть, не так ли?»
«Да. Я вижу».
«Ты меня узнаёшь?»
«Да, вы – Джеймс Эйкен».
«Нам тут пришлось немного набедокурить».
«А это кто? – прошептала девушка, глядя на человека, лежащего на полу. – Это Виктор?»
«Да».
«И все это время он снимал со мной свои фильмы… – она зажмурилась. – Я устала, хочу спать…»
«Подожди немного, не засыпай».
«Ладно…»
Послышалась сирена патрульной машины, подъехавшей к клинике. Минуту спустя Мартинона увели.
Кэрол прихлебывала крепкий черный кофе в кабинете Кребиуса: «Теперь я не хочу спать. Боюсь, что опять проснусь слепой».
«Нет, – покачал головой Эйкен, – такого больше не будет. Заклинание рассеялось. Василиса снова свободна».
«Чудеса!» – сказала Кэрол, подняла к нему глаза и улыбнулась. Да, отныне она была настоящей Василисой – веселой, умной, дерзкой – такой, какой должна была быть очарованная принцесса. Девушка взяла его за руку.
«Чудеса, – повторил Эйкен. – Чудеса!»
ГОНЧАРЫ ФИРСКА
На столе Фомма стояла желтая чаша высотой сантиметров тридцать; она расширялась от основания, сантиметров двадцать в поперечнике, до ободка с диаметром, равным ее высоте. Ее профиль изгибался простой, ровной и отчетливой кривой, вызывавшей ощущение завершенности. Тонкостенная чаша, однако, не казалась хрупкой. В целом она производила впечатление звонкой сводчатой солидности.
Мастерству изготовления основы не уступала красота глазури: великолепной, прозрачно-желтой муравы, светящейся, как заря жаркого летнего вечера. Глазурь эта словно впитала сущность ноготков и водянисто-волнистого шафрана: желтая, как прозрачное золото, как желтое стекло, создающее в себе и отражающее завесы света, как желтый брильянт – но мягкий, терпкий, как лимон, сладостный, как конфитюр из айвы, умиротворяющий, как теплый солнечный свет.
На всем протяжении интервью в кабинете Фомма, начальника отдела кадров департамента межпланетных дел, Кесельский исподтишка поглядывал на чашу. Теперь, когда интервью подошло к концу, он не мог не наклониться, чтобы рассмотреть чашу поближе, и с очевидной искренностью заметил: «Это самый чудесный образец из всех, какие я когда-либо видел!»
Фомм, человек средних лет с жесткими серыми усами и проницательным, но снисходительным взглядом, откинулся на спинку кресла: «Это сувенир. То есть, эту чашу вполне можно назвать своего рода сувениром. Мне ее подарили много лет тому назад, когда я был примерно в вашем возрасте». Он взглянул на настольные часы: «Пора обедать».
Кесельский поднял глаза и торопливо потянулся за портфелем: «Прошу прощения, мне не пришло в голову…»
Фомм приподнял руку: «Не спешите. Я хотел бы, чтобы вы со мной отобедали».
Кесельский стал было смущенно отказываться, но Фомм настаивал: «Присаживайтесь, не беспокойтесь». На экране появилось меню: «А теперь выберите то, что вам по вкусу».
Не дожидаясь дальнейших приглашений, Кесельский сделал выбор, и Фомм произнес несколько слов в микрофон. Открылась панель в стене, выдвинулся столик с уже приготовленным обедом.
Даже во время еды Кесельский не мог оторвать глаз от чаши. Когда настало время для кофе, Фомм наклонился над столом и передал ему чашу. Кесельский взвесил ее в руках, погладил ободок и стенки, заглянул глубоко в глазурь.
«На всей Земле не видел ничего подобного! Где вы нашли такую чудесную вещь?» Кесельский прищурился, глядя на донышко чаши и пытаясь разобрать выцарапанные в глине символы.
«Эта чаша не с Земли, – сказал Фомм. – Она с планеты Фирск». Усевшись поудобнее, он прибавил: «С ней связана любопытная история». Фомм замолчал, ожидая дальнейших вопросов.