Униген был разумным организмом, хотя ни форма, ни материальная структура не входили в число его характеристик. Он состоял из подвижных узлов светящейся субстанции, не являвшейся ни материей, ни энергией. В нем были миллионы узлов, и каждый соединялся с каждым другим узлом волокнами, сходными с силовыми линиями макроидного пространства.
Унигена можно было бы уподобить огромному мозгу, узлы которого соответствовали нейронам, а силовые линии – нервным волокнам. Он мог выглядеть, как яркая сфера – или рассеивать свои узлы со скоростью света по всем уголкам Вселенной.
Так же, как любой другой аспект действительности, Униген был подвержен энтропии. Для того, чтобы выживать, он перерабатывал энергию так, чтобы она становилась доступной, поглощая ее из радиоактивных веществ. Единственное занятие в жизни Унигена заключалось в постоянном поиске энергии.
Случались периоды изобилия, когда Униген мог насыщаться энергией и размножать узлы посредством процесса, сходного с партеногенетическим делением. В другие времена узлы истощались и становились тусклыми, а Униген начинал охотиться за энергией, как голодный хищник, рыская по планетам, спутникам, астероидам и погасшим звездам, вынюхивая крохи даже самого низкокачественного радиоактивного материала. Именно в такой период недостатка энергии один из его узлов, приближаясь к планете небольшого солнца, осознал присутствие радиоактивности, воспринятое как блеск особого оттенка на хаотическом пестром фоне.
Надежда – эмоция, сочетавшая в себе желание и воображение – не была чужда Унигену. Он ускорил поступательное движение узла, и ощущение радиоактивности стало жестким и отчетливым. Узел нырнул сквозь слой рваных облаков. Цветное сияние растянулось, удлинилось – почти в его середине, подобно алмазу на серебряном браслете, сверкнула отчетливая яркая точка: место, где радиоактивный материал очевидно выступал над поверхностью. Униген направил узел к этому пункту.
По мере того, как узел опускался, Униген регистрировал любые признаки опасности: следы поглотителей энергии, источники статического электричества – такие, как грозовые тучи, способные повредить разрядом тугие обмотки узла.
Воздух был чист; на планете, судя по всему, не было опасных живых существ. Узел падал, как яркая снежинка, к средоточию радиоактивности.
Корабль кружил над планетой по разведочной орбите. Капитан Бадт – молчаливый, но иногда придирчивый человек – стоял перед телеэкраном рубки управления, выслушивая отчеты технических специалистов и не высказывая никаких замечаний.
Дарт язвительно пробормотал на ухо Эйвери: «Эту планету трудно назвать курортным местечком».
«Местами мрачновата. Но дело идет к тому, что мы действительно получим премиальные».
Дарт вздохнул и покачал круглой рыжей головой: «Никогда еще не было мира настолько негостеприимного, чтобы колонисты не бросились к нему наперегонки. Если на планете не замерзает воздух и не кипит вода, если там можно вздохнуть, и при этом глаза не вылезают из орбит – значит, это пригодная для жизни территория, и люди хотят ее заселить».
«Я родился и вырос на планете, где было гораздо хуже, чем здесь», – суховато обронил Эйвери.
Дарт немного помолчал, но вскоре продолжил – тоном человека, отказывающегося признать поражение: «Ну, вполне может быть, что здесь можно жить. Атмосфера не ядовита, температура и сила притяжения в пределах допустимого – и, по меньшей мере до сих пор, не замечается никаких признаков туземной фауны». Он прошествовал под купол, теперь позволявший обозревать раскинувшийся внизу мир: «У нас дома – синий океан. На планете Александра – желтый, на Кораласане – красный. А здесь он зеленый. Зеленый, как майская трава!»
«Здесь – совсем другое дело, – возразил Эйвери. – Красным и желтым океан становится из-за планктона. А эта зелень – водоросли или мох. Трудно сказать, какой толщины здесь зеленый слой. Может быть, люди смогут по нему ходить и выпасать на нем коров».
«Ничего себе пастбище! – не мог не согласиться Дарт. – Не меньше десяти миллионов квадратных километров, даже на первый взгляд. Может быть, эти водоросли и насыщают местную атмосферу кислородом. По словам Баскома, заметной сухопутной растительности тут нет. Может быть, лишайники или кустарник какой-нибудь… А на дне океана должен быть толстый слой перегноя…»
Щелкнул сигнал вызова из лаборатории. Капитан Бадт, стоявший в другом конце рубки, рявкнул: «Слушаю!»