Все ее звали Верочкой. Игорь вспомнил свой первый день работы в управлении, когда в приемной он дожидался аудиенции с новым шефом. Во время милой беседы с опрятной и привлекательной секретаршей, он чуть было не пригласил девушку поужинать в ресторан. Но Верочка вдруг встала и прошлась к стеллажу с документами, припадая на одну ногу и опираясь на старушечью палочку. Смагин смолк и опустил глаза, ему стало неловко.
— Не комплексуйте, — сказала тогда Верочка, — не вы первый, не вы последний. У Игоря, после этих слов, что-то надломилось в душе, Верочка была просто прелесть, и с тех пор они стали хорошими друзьями. Позднее от добрых людей Смагин узнал, что Верочку еще подростком сбила машина на переходе и прекрасный, чудный цветок чуть было не увял, но вмешались профессиональные хирурги того советского периода, когда из вузов выпускали инженеров и врачей не за деньги, а за приобретенные знания и практику.
Ее вытащили с того света, заштопали и загипсовали, но подросток уже испытавший признаки первого влечения к противоположному полу, пыталась было отравиться, но и здесь советские врачи были на высоте, и с тех пор Верочка смирилась с судьбой. Лечащий врач по имени Семен Израилевич Пендель, по кличке «сковорода», невзрачный, начинающий лысеть юноша, с вечно потухшим взором больших телячьих глаз, настолько привязался к больной и искалеченной девочке, что когда через три года, когда она на костылях впервые поднялась с ненавистной больничной койки, он сделал ей предложение, и она поженились.
Через год у них родилась крохотное божье создание, ее назвали Лизочкой в честь матери отца, но хирург Сема вскоре пристрастился к дармовому спирту и хорошеньким медсестрам. Он их «жарил», как говорили коллеги, не отходя от «станка», не выходя из операционной, когда несчастный очередной располосованный пациент лежал на никелированном столе, наблюдая с высоты мечущейся души, за проделками, гораздых на выдумки и импровизации, веселой бригады в белых халатах на голое тело.
Они разошлись без скандалов. Верочка бросилась по городу в поисках любой работы и наткнулась на объявление, вновь перевернувшее всю ее жизнь.
Толя Карпов хорошо знал жизнь. Она его изрядно потрепала, за сорок лет превратив (как только он не раскусил Залуцкую?) некогда рыжий чуб на его круглой, как тыква голове, в клочок седых волосков, но главное, он не утерял мужицкой хватки, прирожденной интуиции и чутья делового человека. И когда среди длинноногих претенденток на место секретарши он увидел Верочку, то понял, что надежнее и преданнее ему не сыскать помощницу. Правда, иногда, он допускал по отношении к секретарше грубые высказывания, за что уже через минуту казнил себя и наедине просил у рыдающей женщины прощения.
— Ты что там, дура хромая, ослепла, не видишь, что под дверью юристка уши греет, уволю, скотина безмозглая…
— Так ведь это ваша… — пыталась оправдаться Верочка.
— Иди, Вера Пендель, иди, и чтобы в приемной без моего ведома ни одной души, все пошла, — Карпов нервно забегал из угла в угол, повторяя: «никому верить нельзя, все продажные… никому…!»
— Ты чего разошелся, шеф, я тебе давно говорил про Залуцкую, продаст и глазом не моргнет. Я ее как-то случайно в «Версале» видел с одним моим знакомым, бывшим капитаном, был и есть такой Калинкин. У него, я слышал сейчас своя судоходная компания из тех судов, что в свое время он увел на Кипр в оффшорную зону под удобный флаг. Сейчас скупает недвижимость во Владике и Москве, вот и на наши склады, видно, свой орлиный глаз положил и на Залуцкую, хотя женщины, в смысле переспать, насколько я знаю, его уже давно не интересуют, только деньги. — Смагин блаженно вытянулся в кресле и закрыл глаза, затем, словно очнувшись от внезапно пришедшей на ум мысли с иронией в голосе спросил.
— Что наша Верочка так и не сменила фамилию все в «пендалях» ходит, никогда не пожелал бы я соей дочери такую фамилию. Кстати, знаешь, что такое пендель?
— Пинок под зад! — хихикнул Карпов.
— Почти угадал. Оказывается, это французское слово, означающее — дверь, которую открывают небрежные и фамильярные французы ногой. К евреям оно прилипло где — то в пятнадцатом веке. В то время было очередное гонение на «французских» ювелиров и ростовщиков. Самых счастливых вышвыривали из страны и давали им кличку «пендель», остальных инквизиция сжигала на кострах, как слуг дьявола, так и закрепились за некоторыми «счастливчиками» вот такие позывными. То ли дело наши русские Калинкины-малинкины, тоже служат дьяволу, но никто их на кострах не палит, из страны не вышвыривает, имеют они по два-три гражданства, живи, не хочу. Типа нашего «народного артиста России», руководителя местного «погорелого» драмтеатра, Левы Сруляцкого, имеющего гражданство Росси, Израиля и Америки. А наши русские люди те, кого вышибли с треском из братских республик, годами мыкаются без паспортов, гражданства и работы, зато нацменам — зеленая улица. Я недавно в банк наведался, так там куча узбеков и таджиков оккупировали все окна, вонища, дышать не чем. Спрашиваю администратора, что это у вас за нашествие. А она мне, мол, пособие выдаем эмигрантам, как беженцам. Нет, ты понял, что творят наши министры продажные, русским не могут гражданство оформить, а этих кормят за счет налогоплательщиков. Политика, брат, на вытравливание русской нации, или по-научному — геноцид.