Онъ покачивался у ея ногъ; его локоть опирался о полъ, подбородокъ, какъ въ чашѣ, лежалъ въ ладони его тонкой руки.
Глаза шута смотрѣли печальнымъ и загадочнымъ взглядомъ.
— Давно, давно, — началъ онъ, — скажемъ, такъ лѣтъ тысячу тому назадъ, жилъ да былъ джентльмэнъ, шотландецъ изъ шотландской гвардіи. Звали его Джонъ Гордонъ…
— Конечно, онъ былъ молодъ? — спросила Клодъ и, кивнувъ головой, прибавила. — А какой онъ былъ на видъ?
Шутъ пожалъ плечами.
— Это женскій вопросъ; какъ мнѣ на него отвѣтить? Да, онъ былъ молодъ, высокъ, силенъ…
— И храбръ?
— Нѣтъ, мадемуазель; онъ былъ такой же, какъ и его товарищи. Но я опишу вамъ красивое одѣяніе Джона Гордона. Отъ шеи до конца ногъ его облекала блестящая кольчуга; его нагрудникъ и наручники были выложены серебромъ, онъ носилъ колетъ изъ голубого бархата, и за нимъ неотступно слѣдовали его оруженосецъ, его пажъ и кутелье.
Сказка, въ сущности, оказалась совсѣмъ не сказкой; шутъ просто развертывалъ отрывки жизци, въ томъ видѣ, какъ она представлялась воображаемому джентльмену изъ войска шотландскихъ лучниковъ, говорилъ онъ о веселыхъ придворныхъ приключеніяхъ, о случаяхъ въ караульной комнатѣ, о маскарадахъ, поединкахъ и пирахъ. Въ его разсказѣ слышалась музыка и звонъ стали. И шотландецъ Гордонъ ни разу не игралъ роли героя. Какъ и сказалъ шутъ, Джонъ Гордонъ не былъ отважнѣе своихъ остальныхъ товарищей. Между тѣмъ, Клодъ, затаивъ д ханіе слѣдила за судьбой, шотландскаго джентльмэна, и ея глаза не отрывались отъ лица разсказчика. Въ концѣ повѣствованія для Джона Гордона наступали недобрые дни; когда однажды, въ беззвѣздную темную ночь, онъ, по приказанію своего короля, ѣхалъ черезъ лѣсъ, его окружили сидѣвшіе въ засадѣ враги, и такъ какъ ихъ численность превосходила количество его спутниковъ, шотландецъ попался въ плѣнъ. Послѣ этого Джонъ Гордонъ исчезъ для своего міра.
— Они его убили? — шопотомъ спросила Клодъ, а шутъ кратко отвѣтилъ:
— Нѣтъ, мадемуазель; Господь не былъ гакъ милостивъ къ нему.
Разсказывая эту исторію, шутъ не смотрѣлъ на дѣвушку, теперь же его глаза устремились на ея лицо, замѣтивъ выраженіе ея чертъ, онъ вздрогнулъ; она уже не была безжизненной и безсильной. Ея глаза свѣтились, ея щеки пылали, полураскрытыя губы рдѣли, ина ея шеѣ онъ замѣнилъ быстрое біеніе крови въ жилкѣ. Бѣлая эоза стала алой.
Въ этотъ день шутъ принесъ ей вино «романе конти» въ серебряномъ кубкѣ. Вѣроятно, кубокъ былъ переполненъ, потому что, когда шутъ подалъ его плѣнницѣ, вино плеснуло и запятнало ему руку.
— Вы блѣдны, вы утомлены, мадемуазель, — страннымъ, осипшимъ голосомъ проговорилъ онъ. — Выпейте!
Она отказалась, говоря, что у нея нѣтъ жажды, что она не устала, тогда онъ сурово нахмурился; раньше Клодъ ни раза не видѣла его такимъ. Шутъ сдѣлалъ движеніе, какъ бы желая насильно приставить кубокъ къ ея губамъ и, сжавъ зубы, прошепталъ:
— Какъ Богъ святъ, вы выпьете!
— Нѣтъ, — произнесла она и оттолкнула руку, которая прижимала кубокъ къ ея губамъ.
Промел кнула секунда, теперь шута стоялъ поодаль отъ Клодъ и съ ужасомъ смотрѣлъ на красное пятно расползавшееся между ними по камен нымъ плитамъ пола, потомъ, пробормоталъ что-то неслышное, можетъ быть, молитву, можетъ быть, проклятіе, дрожащей рукой закрылъ свои глаза и отвернулся. Въ ту же минуту Ивъ де-ла Туръ вошелъ въ комнату, за нимъ бѣжала тявкающая маленькая собака.
Герцогъ посмотрѣлъ на дѣвушку, замѣтилъ розовый румянецъ гнѣва на ея щекахъ и гордый поворотъ ея красивой головки. Почти тотчасъ же его глаза обратились на спаньеля, который шумно подлизывалъ расплескавшееся по полу вино.
Герцогъ позвалъ собаку, она подкралась къ его ногамъ странными ползущими движеніями. Ея выпуклые глаза подернулись стеклянистымъ налетомъ; спаньелъ посмотрѣлъ въ лицо де-ла Тура, упалъ на бокъ и затихъ.
Герцогъ наклонился, поднялъ съ пола пустой кубокъ и понюхалъ оставшіеся въ немъ поддонки. Онъ засмѣялся; отъ такого смѣха въ жилахъ многихъ людей леденѣла кровь.
— Вотъ какъ, господинъ мой шутъ! — сказалъ онъ. — Вы подносите моимъ гостямъ ядъ? Можетъ быть, еще до утра вы пожалѣете, что сами не выпили отравы. Мадемуазель, мы увидимся съ вами за ужиномъ. А до тѣхъ поръ — прощайте. За мной, шутъ!
Онъ повернулся къ двери, шутъ двинулся за нимъ, но, проходя мимо кресла, на которомъ все еще сидѣла Клодъ, пріостановился такъ близко отъ нея, что коснулся ея колѣнъ. Подъ краской никто не угадалъ бы выраженія его лица.