Несколько раз он подзывал жену и говорил с ней о курении, о воле.
— Волю можно упражнять, как мускулы! — почти кричал Лысаковский. — Ты думаешь, я бросил курить навсегда? Нисколько! Всего на два месяца, чтобы по истечении их выкурить одну папиросу — только одну! И потом не курить, скажем, месяц, чтобы опять выкурить только одну. Понимаешь? Дойти до такой силы, чтобы выкуривать по одной папироске в день! Да, да! — солидно повторял он, глядя на жену горящими глазами. — Понимаешь? Не просто глупо бросить курить, потому что есть более высокое проявление личности, ежедневно испытывать себя в определенный час. Ты думаешь, я не сумею?
Он передохнул, и взгляд его упал на подоконник, где стояла пепельница с несколькими окурками. Один окурок был большой, в треть папиросы, вкусный, с желтинкой. Самый кончик мундштука был слегка накусан одним зубом. Машинально он приблизил глаза к окурку и узнал, что он асмоловский. Само слово это, густое и смолистое, будто осмолило ему нёбо и вызвало слюну. Легким, еле заметным штришком чиркнулось желание курнуть (черт. № 10), но на момент, и сразу с сожалением забылось, и еще с большим жаром он продолжал разговор.
— Я достигну того, что буду выкуривать только одну папиросу в день! (Если одну, то почему не две или три? — проворно проскочило в созидании. — Да, да, две или три еще приязней…). Я докажу, что могу управлять страстями! Ты понимаешь, сколько нужно силы!..
Он был приподнят. Ему даже странно было чувствовать себя таким. Ведь у него не было никакого желания курить!
Ах, он никогда не забудет этот участливый взгляд жены тогда, и потом, — как она вяло и небрежно взяла папироску и закурила ее, держа по-женски, между кончиками вытянутых пальцев. Волна дыма достигла Лысаковского, и он втянул немного в рот. Вкус был приятный, только еле заметный. Должно быть, очень захотелось курить, и его будто осенила мысль: ведь уже сегодня можно начать курить по одной папиросе…
Он строго огляделся и вспомнил, что бросил курить только 20-го числа. На минуту выдвинулось «удержись», но он почувствовал в нем что-то чужое, даже враждебное и не дал перейти ему выше порога сознания.
Гнилыми пальцами он потянулся за папиросой, — он мог бы поклясться, без всякого желания! — и зажег ее.
Можно ли по настоящему заглянуть в самые глубинные тайники души и мысли? Лысаковский в точности знал тогда схему происходившего. На самый ничтожный момент, но он видел, как прервалась даже линия окольного пути, когда он держал зажженную спичку у рта (черт. № 11).
Будто укрывшись от самого себя, он шел к цели. Как просто: впечатление, желание и поступок, все эти три акта даже не разделены заметным интервалом. — Выстрел! Да, настоящий выстрел: курок спущен, порох воспламенился, и пуля летит… И он уже распластался в жалкий паралеллограмм и раздумчивым взглядом видел, как поганой гадюкой, избитой и расслабленной, наползала равнодействующая на вектор страсти — через минуту они превратятся в одну линию, — как тает вектор воли, как постепенно он превращается в незаметный — аппендикс!.. — и как за его счет удлиняется чертеж номер двенадцатый:
— Нет, мой способ бросать негодный, — сухо и деловито сказал он жене после того, как выкуривал третью папиросу сряду. Есть более хороший способ одного известного профессора. Он заключается в том, чтобы прежде всего приучиться выкуривать свое обычное количество папирос в строго определенные часы. Потом постепенно нужно от постоянных, например, 30-ти, перейти к 29, 28 и т. д., наконец, к одной после обеда, и, в результате, к полному отказу от курения. Имеется даже таблица, по которой от каждой следующей папиросы следует отказываться все с большими промежутками времени. Весь курс продолжается около трех месяцев… Неправда-ли, остроумно? Надо будет бросить по этому способу…
НОВООБРАЩЕННЫЙ
Юмористический рассказ В. Джекобса
Иллюстрации В. Оуена
Мистер Пэрнип взял под руку вновь записавшегося члена и шел, нежно прильнув к нему. Мистер Биллинг, широкое лицо которого сияло сознанием добродетели, с большим удовлетворением внимал похвалам, которые расточал его друг.