— Ну, да им скоро надоест все это, — сказал он оптимистически: — и тогда меня уже не будут колотить людишки, которых я мог бы отколошматить даже если бы мне одну руку привязали за спину. Современем поймут. М-р Пэрнип говорит, что поймут. Жаль, что ты не попробуешь — тоже могла бы делать добро.
Мистрис Биллинг в ответ только фыркнула; однако, зерно дало всход. Она наедине обдумала этот вопрос и пришла к заключению, что раз муж желает ее участия в добрых делах, то ей не подобает отказываться. До сих пор все ее попытки в этом направлении быстро пресекались, так как по понятиям м-ра Биллинга жена должна была смотреть за хозяйством и заботиться о муже, а на остальное у нее не должно хватать ни времени, ни желания. И когда однажды вечером в субботу он пришел домой к чаю и застал двух соседок — чернорабочих, доедавших его ужин, то у него от удивления чуть не отнялся язык.
— Бедняжки, — сказала супруга по уходе посетительниц: — уж до чего им понравилось! Как они повеселели! Ты прав и м-р Пэрнип тоже. Сама теперь вижу. Скажи ему, что это ты надоумил меня.
— Я? Да мне это и во сне не снилось! — заявил ошеломленный м-р Биллинг. — Ведь, можно делать добро и другими способами, к чему было звать на чай каких-то старух?
— Знаю, что можно, — ответила жена. — Не сразу же все, — добавила она, мечтательно глядя вдаль.
М-р Биллинг откашлялся, но не помогло. Он снова кашлянул.
— Нельзя же, чтобы все добро делал один ты, — торопливо промолвила его супруга. — Несправедливо. Я должна помочь.
М-р Биллинг шумно раскурил трубку и, пойдя на задний двор, присел, чтобы обдумать создавшееся положение. Прежде всего у него явилась нехорошая догадка, что жена намерена делать добро в своих личных целях.
С течением времени его подозрения возросли. Повидимому, все добрые деяния мистрис Биллинг сводились к гостеприимству. Правда, один раз она угостила чаем м-ра Пэрнипа и одну из дам комитета, но это только еще больше затягивало его узы. А в числе прочих посетителей была его свояченица, которой он терпеть не мог, и некоторые из самых дрянных уличных детей.
— Своенравны немного, — говорила мистрис Биллинг: — ну, ведь, все дети таковы. А я должна облегчить труд матерей.
— Да и детей любишь, — заметил супруг, стараясь оставаться добродушным.
Было какое-то однообразие в новой жизни и в сопровождавших ее добрых делах, однообразие тошнотворное, в особенности для человека с горячим темпераментом. И вся улица, вместо того, чтобы воздать ему должную хвалу, приписывала перемену в его поведении так называемому «беспорядку на чердаке».
Как-то вечером он пришел домой не в духе, но повеселел, остановившись в корридоре и вдохнув несшиеся из кухни вкусные ароматы. Мистрис Биллинг, проявляя некоторую нервность, довольно непонятную в виду превосходного качества ожидаемого ужина, налила ему стакан пива и сделала лестное замечание по поводу его наружности.
— В чем дело? — осведомился он.
— Так. Я ничего, — ответила жена с трепетом в голосе. Как находишь этот пуддинг? Я думаю готовить тебе его по средам.
М-р Биллинг положил нож и вилку и внимательно посмотрел на жену. Потом, быстро отодвинул стул, превратился в воплощение сумрачного гнева и простер руку в знак молчания.
— Что это та-ко-е? — опросил он, — Кошка?
Мистрис Биллинг не ответила. Протяжный, тонкий писк раздался в квартире, и супруг вскочил с места. Писк становился капризнее и громче.
— Что это, говорят тебе?
— Это… маленький Чарли… от Смитов… — промолвила, заикаясь, жена.
— В моей — в моей спальне? — воскликнул мистер Биллинг, не веря своим ушам. — Что он там делает?
— Я взяла его на ночь, — поспешила разъяснить жена. — Бедная, другие дети лежат больные, ей так тяжело эти дни, она и говорит, что если я возьму Чарли на несколько… на одну ночь, то ей можно будет хоть выспаться.
М-р Биллинг даже поперхнулся.
— А мне где-же спать? — заорал он. — Выкинь его прочь сейчас-же! Слышишь?
Но его слова раздались в пустой комнате, так как жена поспешила наверх, чтобы успокоить м-ра Смита ритмическим и однообразным похлопыванием по спине. Кроме того, она затянула песенку тонким и не слишком приятным голосом. Мистер Биллинг, оканчивая ужин в негодующем молчании, мрачно заявил себе, что «с него уже как будто довольно».