Лешоу повторял слова Матью: правая рука должна держать рычаг А горизонтального движения; не выпускайте его ни в коем случае: в нем ваша жизнь. Левой рукой, после освобождения аппарата, усильте нагрузку на рычаг А. Вам понадобится значительная сила для этого рычага. Когда перейдете в горизонталь, нажмите левой рукой рычаг В спирали, правую же не отпускайте: пусть ваша рука прирастет к рычагу горизонтального движения: в нем ваша жизнь и мой успех.
Теперь Лешоу не спускал глаз с летчика. Сердце его билось и по лицу катился пот, хотя тело стыло от холода. Летчик поднял руку. Лешоу осторожно спустился в аппарат. Он сразу почувствовал себя повешенным на тонкой нитке над бездной. Внизу была тишина и, если бы не движение отдельных групп, можно было бы подумать, что площадь безлюдна.
С минуту Лешоу смотрел вниз, потом взглянул на солнце, глубоко вобрал воздух, крепко взялся за рычаг и вдруг, решительно нажав рычаг спуска, ринулся в бездну…
Тот, кто видел спуск парашюта, знает, что первое впечатление — впечатление падения. Это длится мгновение, затем парашют развертывается и очень медленно опускается к земле. Здесь было не так: застывшая в ожидании публика видела, как от аэроплана, продолжавшего свой путь в облаках, отделилась какая-то точка и стремительно понеслась к земле. Остановить падение зависело от пассажира, и поэтому толпа, видя, что аппарат все падает и уже находится в последней четверти своего расстояния, решила, что гибель неизбежна. Нал аэродромом раздался тысячеголовый рев, и все опять стихло… И вдруг… аппарат как бы ударился о воздух, его отбросило в сторону, по обе стороны выскочили две лопасти и аппарат, страшно качаясь, стал кружиться по громадной спирали, снижаясь к земле.
Инженер Матью, бледный, утративший свою солидность и спокойный вид, радостно крича, бежал к аппарату, где, не выпуская рычагов из рук, сидел Бэзиль Лешоу.
Он был в глубоком обмороке.
Публика давно разошлась с аэродрома. Около конторы видна кучка людей, оживленно жестикулирующих: это кредиторы Лешоу. Он сам сидит вдвоем с инженером Матью в конторе. Матью передал ему пачку денег и жмет руку.
— Все блестяще… вы не растерялись, вы спасли себе жизнь и мне репутацию. Я буду рад видеть вас постоянным моим сотрудником. О! Работы много впереди!..
Курьер просунул голову в дверь и пропищал:
— Письмо мистеру Лешоу…
Матью предупредительно передает записку: «жду у Мени Ломм». Это — Ирэн.
Лешоу слабо улыбается. У него странное состояние ужасной усталости: вот лег бы сейчас и спал долго, долго, и чтобы снов не было, а так — нирвана, небытие.
А Матью что-то говорит, а за дверью ждут кредиторы, корреспонденты пяти газет, а у старой Мени Ломм ждет Ирэн, милая Ирэн.
Нужно было выйти из этого состояния безразличия и не было сил. Помог случай: в дверь просунулась голова курьера, и он пропищал:
— Господа, ожидающие мистера Лешоу, просят напомнить о себе. Они беспокоятся.
Лешоу вздрогнул, как от удара: они беспокоятся, они боятся, что я удеру через окно с этими деньгами, купленными такой ценой. Они беспокоятся? Ну, пусть побеспокоются побольше! Он вскочил и заходил по комнате. Перед ним промелькнула его жизнь последнего года: как он нуждался, а его преследовали, сделали адом его жизнь. Кончено! У него теперь деньги здесь, с ним, в кармане. С ними он начнет работать. И только из дела он уплатит долги, не раньше. А пока — ни копейки, ни гроша; они теперь замолчат, они знают, что получат свое. А теперь — к чорту, ни гроша! Он чувствовал неубедительность этих внутренних доводов и тем более раздражался. Он возьмет деньги, поедет сейчас к Ирэн, покажет ей все, а потом он будет работать и уплатит долги. И чтоб не думали, что он так жаден до денег, он завтра поедет в клуб, пусть увидят, как играет Бэзиль Лешоу. А сейчас отдать эти деньги, цену его жизни — он не может, не может. Пусть его судят, вешают, этих денег он отдать не может.
Матью, тревожно следивший за Лешоу, спросил:
— Мой друг, может быть, я могу вам чем-нибудь быть полезным?
Лешоу круто обернулся:
— Да. Вы можете очень выручить меня. Скажите… там… этим господам, моим кредиторам, чтобы они… убирались к чорту. Да… да, — подтвердил он, заметив недоумевающий вид Матью, — скажите, что сейчас я не в силах говорить. Ha-днях каждый получит свое.