— За такие подвиги надо памятники ставить, — подумал он где-то на середине пути.
В комнате, куда Калямов наконец-то добрался, царила мертвая безжизненная пустыня. Не лунная, даже не марсианская, а хуже. В таком месте жизнь никогда не зародится и не сможет существовать.
— Так вот вы куда меня заманили, — с холодной ненавистью подумал Калямов, имея в виду немногочисленную группировку врагов. Он разинул зубастую пасть, готовясь к отражению коварной атаки, как вдруг сверху на него обрушился цемент. Это была ловушка. Не имея силы сражаться, они использовали хитрость, применив столь подлый способ.
Цемента было много. Калямов хотел слепить из него памятник, обещанный за покорение коридора, но цемент так быстро твердел, что сделать это не представлялось возможным. Закованный по колени в прочную серую массу, он был обречен стоять миллионы лет. Враги оказались сильнее. Приходилось терпеть.
Так Миронович оказался в службе сервиса корейского генерала, заменив на вакантной должности уборщика мелкого бандита, который вернулся к своим прежним обязанностям вышибалы и пулеулавливателя. Генерал жил в двухэтажном коттедже в глубине леса. С ним был штат обслуги из трех человек, врач и охрана.
Квок Чен Ир собирался в театр. Он хотел послушать оперу, чтобы тем самым выразить свое восхищение русской культурой. В то время как он принимал горячие ванны, Миронович начищал его форменные ботинки до устойчивого зеркального блеска. С ним в комнате находилось двое телохранителей. Они примеряли костюмы, одновременно обсуждая, удобно ли идти в оперу с пулеметом.
— Мальчики, вы готовы? — спросил переводчик, приоткрывая дверь.
— Не совсем, — ответил один, которого звали Виктор. — Ты готов?
— Уже, — второй, по имени Константин, оторвался от зеркала и сиял с лацкана нитку.
— Оружие берем?
— Нет. Зачем оно нам в театре? Задача телохранителя не допустить возникновения конфликта или устранить его в зародыше. К тому же я сомневаюсь, что на «мешок» будет кто-нибудь покушаться.
— Хм, — сказал Виктор, немного смущенный новым определением Квок Чен Ира (обычно его называли «тело»), ну ладно, значит, не берем.
— Ну, ребята, вы идете? — переводчику явно не терпелось.
— Идем, идем, — сказал Константин.
Они спустились в холл, где их ждал Василий Николаевич.
— Готовы? — спросил он. — Еще раз напоминаю правила поведения в общественных местах… Кстати, оружие взяли?
— Не думаю, что его целесообразно применять в театре, — рассудительно заметил Константин и привел высказывание о телохранителях. В прошлом старший лейтенант морской пехоты, он четко уловил витавший здесь дух армии. Группировка была почти на две трети укомплектована отставниками, традиции тут были соответствующие. Однако умные люди ценились, а Константин вовсе не собирался задерживаться в «быках».
— Очень правильно, — сказал Василий Николаевич, — вы не бандиты. Гм… Побеждает ум, а не сила, в конечном итоге.
В этот момент в холле появился генерал. Многочисленные регалии на его мундире сверкали, отбрасывая во все стороны сияющие лучи. Сзади шел переводчик, волнуясь, сохранится ли в театре его прическа. Он был неравнодушен к мужчинам и изо всех сил старался понравиться генералу. Они вышли во двор, где ждал большой серый «крайслер».
— Поехали, — сказал Квок по-корейски.
— Генерал говорит… а, давай, трогай, — переводчик вздохнул, подумав, что если водитель не догадается включить кондиционер, станет слишком жарко и укладка волос пострадает. Тогда станет труднее добиться расположения генерала.
В коридоре Мироновича встретил Василий Николаевич.
— Все закончил?
— Да, — ответил Миронович. Он не любил этого человека. От него можно было ожидать какой угодно гадости.
— Тогда забирай двоих с кухни и спускайся с ними в гараж, — Василий Николаевич посмотрел на часы. — Через сорок минут мы должны быть на теплоходе.
— Понял.
— Тогда действуй.
— Ублюдок, — подумал Миронович и отправился на кухню. Василий Николаевич проводил его взглядом и решил, что задумка Моджеловского не так уж плоха.
Лежа на диване, безвольно раскинув руки, тупо глядя в потолок, Калямов медленно приходил в себя. Что же такое вчера было?.. Он провел языком по внутренней стороне зубов и содрогнулся от боли. Чтобы так обломать зубы, требовалась особая сила. Кажется, он что-то грыз. Или кого-то… Или его грызли… Отчетливо Калямов помнил только безжизненную пустыню цемента, где стоял миллионы лет. Возможно, доза оказалась слишком большой. Он медленно встал, потащился на кухню, томимый жаждой.