Каково же было мое потрясение, когда через некоторое время я открыл для себя: по-тибетски «лоо» — холодный вихрь, становящийся все более холодным и все более стремительным по пути из Индии к Гималаям. Теперь я знал, где искать! Перерыв массу литературы — а чем еще заниматься недавнему выпускнику университета, получающему символическую зарплату и просто кожей ощущающему желание начальства поменьше видеть его — я нашел значения второго и третьего слов: «чжуд» по-тибетски означает тантру, название тайного учения, а «намшэ» — душу, дух.
Несомненно, случившееся можно было назвать неким прорывом. Во всяком случае, мои ощущения были схожи с теми, что я испытал во время болезни, когда мне явилась бабушка. Промежуток между этими событиями составлял около десяти лет, но я бы не стал утверждать, что между двумя «окнами» не существовало ни единого просвета. Все это время во мне происходили изменения.
Во-первых, выяснилось, что я не просто хорошо координирован, но координирован потрясающе, как выразился тренер по фехтованию — мой первый наставник в моем первом спортивном увлечении. А ведь раньше я не мог похвастаться ловкостью. Да и откуда ей взяться, ведь двигательные навыки закладываются у человека в возрасте лет до восьми, а я был тихим, робким, малоподвижным, «книжным», «домашним» с тех пор, как себя помнил. И вот в пятнадцать лет неожиданные проявления — молниеносной реакции, ловкости, быстроты. Словно меня в трехлетием возрасте отдали в секцию акробатики или спортивных игр.
Во-вторых, у меня «прорезались» способности к точным наукам, особенно к математике. Раньше я одинаково хорошо успевал по всем предметам, что называется звезд с неба не хватал, но и троек тоже, а предпочтение отдавал тем наукам, которые принято называть гуманитарными. Но придя после каникул в восьмой класс, я поразил преподавательницу математики, к концу учебного года занял первое место в областной олимпиаде, а в девятом классе уже участвовал в республиканской. После окончания школы я поступил на мехмат университета, который закончил без «красного» диплома и не остался в аспирантуре только потому, что уже тогда старался избегать суеты.
Смысл своего существования я видел не в достижении видимого успеха. В конце концов, самой рациональной можно было тогда считать карьеру нашего соседа по площадке, шофера, возившего какого-то начальника, а в свободное время (которого у него было предостаточно) занимавшегося частным извозом и обретшего таким образом гараж с новенькими «Жигулями», просторный коттедж за городом, мебельные гарнитуры, видеотехнику и прочее.
Однако меня тоже можно было назвать существом алчущим, только в другом смысле, ибо я возжелал выведать (сколь наивно романтичен я все же был в ту пору) через своего нам-шэ сокровенные тайны боевого искусства тибетских лам. У здешних «учителей», в большинстве своем просто ловких шарлатанов, мне давно нечему было учиться. Хотя, этого человека в монашеской одежде с желтой накидкой, следовало называть не шифу, как зовут мастеров-наставников китайцы, а скорее чой-гэргэном — так по-тибетски называется учитель, помогающий монаху на дому изучать цан-нид, «истинное свойство», буддийское вероучение и культовую практику.
С Рындиным я познакомился летом. Он занимался переводами с английского, поставляя фирме «Оникс» детективы, которые Гладышев исправно печатал и очень выгодно продавал.
Рындин был узкоплечим, сутуловатым, с небольшим брюшком, вечно лохматым, небритым, хмурым. Мне казалось, он должен был носить очки — они просто напрашивались в виде неотъемлемой детали, но, как выяснилось, зрение у Рындина было нормальным. От него частенько попахивало спиртным, когда я встречал его в офисе Гладышева, а встречал я его не реже раза в неделю. Вообще-то основное время он проводил у Канунникова, изможденного плешивого мужчины неопределенного возраста, служившего в «Ониксе» редактором. Из кабинета Канунникова во время визитов Рындина обычно доносились громкие крики, в иной тональности они не общались.
Вообще отношения Рындина с «Ониксом» поддерживались на грани скандала, а в конце августа он учинил в кабинете Гладышева то, что на казенном языке принято называть дебошем. Глуповатая Света, секретарша Гладышева, выбежала из приемной с испуганным выражением лица и позвала охранника-омоновца Володю, постоянно дежурившего у входа. Я как раз беседовал с Володей, ожидая, когда понадоблюсь Гладышеву.
— Там… шеф зовет. Надо… вывести Рындина — рывками выдавила из себя Света.
Когда мы с Володей вбежали в кабинет шефа, Рындин функционировал вовсю. Он обличал, срывал маски, уничтожал.
— Ты просто шакал, разъевшийся до размеров борова, — громко говорил он, выбрасывая в направлении внешне невозмутимого Гладышева, восседавшего на своем месте, указующий перст. — Зря возомнил ты себя благородным хищником. Это такое же проявление паранойи, как и то, что ты считаешь себя писателем. Создатель низкопошибных детективов…
Тут жестикулирующий, мечущийся Рындин повернул голову в нашу с Володей сторону и осекся на мгновенье. Вслед за этим он опять обратился к Гладышеву:
— Экая ты все же дешевка! Опричников, видите ли кликнул, Ивана Грозного из себя корчишь, параноик. Ты — мелкий торговец в храме…
— Вы нехорошо выглядите, сэр. Вы просто смешно выглядите. Самое главное, что вы никому ничего не докажете.
Это сказал я. Если бы я произнес это по-русски, реакция Рындина была бы, что называется, нулевой. А тут он дернулся, услышав полуродной для него английский, быстро обернулся ко мне, даже протрезвел на несколько секунд.
— Что?! — ошарашенно спросил он.
— Я хочу сказать, что вам лучше покинуть этот кабинет сейчас.
Реакция Гладышева и Володи в общем-то от реакции Рындина не отличалась. Это означало, что до сих пор мне удавалось производить впечатление весьма недалекого парня. Но Гладышев недолго пребывал в состоянии изумления. Он вообще быстро ориентировался в любой ситуации, быстро принимал решения.
— Коля, — обратился он ко мне, — проводи его.
«Проводи», наверное, означало не только за пределы кабинета или здания, во всяком случае, я для себя так решил. Взяв Рындина под худой, цыплячий какой-то локоть, я вывел его из роскошного гладышевского кабинета. Мы вместе прошли через приемную, провожаемые ошарашенно-любопытным взглядом Светы, потом по коридору, спустились по лестнице в холл на первом этаже. Рындин не сопротивлялся, его только иногда пошатывало из стороны в сторону.
— Вам лучше сейчас отправиться домой, — посоветовал я.
— Вы странный, необычный человек, — покачал головой Рындин. — Я всегда подозревал… Послушайте, — неожиданно тряхнул он седеющей нечесанной копной, — поехали ко мне!
Нормальная реакция «поддавшего» человека, которому другой человек показался чем-то симпатичен — пригласить домой, потому как дома в подобных случаях еще «остается».
Я прикинул ситуацию и согласился. Мы вышли на улицу, где я остановил «частника», Рындин заплетающимся голосом назвал адрес. Оказалось, что он живет совсем недалеко от меня, только ближе к центру города. Когда приехали, он сразу потащил меня на кухню, извлек непочатую бутылку коньяка.
— Может быть, не надо? — вовсе не из соображений дипломатии спросил я.
— Надо… как вас зовут? Ах да, Коля… Надо, Коля! Послушайте, чего это вы работаете на Гладышева? Впрочем, ссори, вопрос бестактен и неуместен. Я же сам на него работал. Но теперь — все. Хватит горбиться, хватит своими мозгами питать его ненасытную утробу. Ох и живоглот! Знаете, я, вечный диссидент, начинаю жалеть, что гэкачеписты проиграли. Теперь такие, как Гладышев, рванут. Капитал, его препохабие, как выразился однажды эта дешевка Маяковский…
Тогда я пробыл у него недолго, не больше часа. Мне Рындин был мало интересен, хотя я чувствовал, что отвязаться от него будет не просто, что он своим существованием как-то вплетен в мое существование — во всяком случае, на время… Месяца не прошло, как я вспомнил его. Да не просто вспомнил. В тот вечер я сидел в своей комнате перед раскрытой дверью на балкон, пытался опять полететь над бескрайней цепью заснеженных вершин, окунуться в золотисто-фиолетовое сияние. И мне почти удалось сделать это, как вдруг возникло видение: подъезд дома Рындина. И чувство сильной тревоги. Потом в моем сознании выстроился весь сегодняшний вечер, с четким соответствием каждой секунды определенному событию. Все начиналось с места и времени, в котором я находился сейчас — моя комната, балконная дверь, половина девятого. Я видел весь вечер, в деталях, но одновременно с вариациями типа: произойдет — не произойдет. И я выбрал вариант, при котором оказывался возле дома Рындина по улице Прямолинейной. Поэтому немедленно отправился к троллейбусной остановке — я чувствовал, что надо спешить.
Напротив этого дома был забор, отделявший двор от каких-то мастерских. У забора росли несколько кленов, дающих довольно густую тень. Отсюда, из-под фонарей, уже горевших, место под кленами казалось совершенно темным. Собравшись направиться в тень, я почувствовал там чье-то присутствие. Я уже знал, что Рындина поджидают, но теперь ощутил точно, откуда исходит угроза.
Я сделал вид, что ищу нужный подъезд, поэтому медленно прошел вдоль всего дома, приближаясь к подъездам и присматриваясь к табличкам с номерами квартир. Конечно же, мне нужен был четвертый подъезд, крайний. Потому что трое парней расположились в тени напротив второго подъезда. Да, от них исходило самое настоящее силовое поле угрозы. Постояв несколько минут в крайнем подъезде, я вышел из него и направился дальше, под арку дома, расположенного перпендикулярно дому Рындина.