Послышался хруст, через несколько секунд я ощутил, что держу в руках голову трупа. Тогда я разжал руки. Тело, обтянутое переливающейся материей странного, сине-фиолетового цвета, рухнуло на пол. Это не было сказкой, это было скучной реальностью. Не ударили молнии, не рассыпались в прах стены заколдованного замка, в данном случае неказистой постройки полувековой давности, не превратилось в пепел или в огонь тело побежденного колдуна.
Я смотрел на его лицо с выдающимися скулами, с аккуратно подстриженной густой бородкой, с тонко вырезанным, благородных линий носом и думал, что даже имени его не успел узнать. И тут слуха моего достиг то ли стон, то ли подавленный всхлип. Подняв взгляд, я увидел в дверном проеме Скубенко.
— Ваш антибог умер, — устало сказал я.
Взгляды наши встретились. Их взаимопроникновение длилось долго, казалось, целую вечность.
— Вы о нем позаботитесь? — наконец спросил я.
— Да, — поспешно ответил Скубенко. — Вам не о чем беспокоиться. Вам совершенно не о чем беспокоиться…
Вадим Гетманенко
НИНДЗЯ СУДЗУКИ
Каждое утро, еще до восхода солнца, мастер Судзуки надевал заплечный мешок с камнями, прикручивал к икрам ремнями металлические пластинки и начинал забираться вверх по склонам Фудзиямы. Заросли могучих узловатых кленов и старых сосен облепили Гору, как остатки волос круглую плешь старика Рокудзо. Люди говорили, что некогда в этих зарослях укрывался Согоро Сакура, предводитель разбойников, осмелившийся воевать с самим сёгуном! С тех пор прошло не менее ста весен — давно уже нет ни Сакуры, ни его товарищей.
Сегодня Судзуки в одиночку петлял по тропе между деревьев, где еще стояли сумерки. Обычно его сопровождали трое сыновей-погодков. Но сегодня они, вместе с братом жены Сокавой, отправились ранним утром на побережье, продать там несколько мешков риса. На вырученные деньги они должны были купить у рыбаков мелкой сушеной рыбешки, водорослей и соленых окуней, которыми любили полакомиться в семье мастера.
Сильные ноги Судзуки легко несли его мускулистое тело. В свои сорок лет он мог поспорить с любым юношей в беге, плавании и борьбе. Судзуки остановился и приступил к упражнениям. Удары его были стремительны. В прыжке с разворотом он сбил ногой несколько веток на уровне головы и, приземлившись, сделал выпад вперед, нанося удары кулаками и локтями. Затем, взмахнув руками, резко выдохнул воздух. Постояв немного, он восстановил дыхание, а потом побежал назад, в сторону деревни.
Мысли мастера неслись так же проворно, как и его ноги. Он думал о сыновьях. Старшего — семнадцатилетнего Иокаву, он учил приемам рукопашного боя. Тот по праву старшего брата показывал младшим то, что постиг от отца. Всех троих он орал с собой по утрам на эти прогулки по склонам Фудзи, только без мешков с камнями. Еще Судзуки заставлял мальчиков часами неподвижно сидеть на татами и «смотреть в себя» — чувствовать и видеть внутренним взором свое сердце и легкие, желудок и печень… Сам мастер мог усилием воли остановить сердце или принудить его работать в бешеном темпе. Судзуки мог одним махом перепрыгнуть через бамбуковую изгородь на две головы выше его, мог проползти в колючем кустарнике, ни разу ни поцарапавшись…
Мастер почти ничего не рассказывал сыновьям о своей юности. Они слышали несколько раз от него только то, что мальчиком и юношей он провел несколько лет высоко в горах, у какого-то Учителя. И что он встретил их мать в долине, когда спустился навсегда с гор. Судзуки вспомнил, как его средний Кумата и младший Ямото украшали ветками сосны и папоротника миниатюрную гору счастья Хорай, с лангустом на самой верхушке. Это было так красиво — алый лангуст на фоне зеленого папоротника…
Судзуки услышал какой-то шум впереди себя. «За ручьем — недалеко от деревни», — определил он. Предчувствие чего-то плохого охватило его, когда, выбежав на поляну, он увидел бегущего ему навстречу старого Осаку, своего соседа. Осака размахивал руками и что-то кричал. Мастер со всех ног устремился к нему. Подбежав, Судзуки подхватил падавшего Осаку. Вид его поразил мастера. Через все лицо старика тянулся кровоточащий набухший рубец. Широко раскрыв рот, Осака хватал им воздух и никак не мог надышаться. Судзуки присел рядом на корточки и терпеливо ждал, пока тот придет в себя.
— Беда, Судзуки-сан. Беда…
— Говори…
С каждым словом, произнесенным Осакой, лицо мастера становилось все более суровым. Под конец казалось, что сидел уже не человек, а обломок скалы, обтекаемый потоком слов вперемежку со слезами…
Навьюченный мешками с рисом, мул неспешно перебирал жилистыми ногами, не обращая никакого внимания на погонщика. Путь до побережья неблизкий. Мальчики весело смеялись, наблюдая как дядюшка Сокава всю дорогу воевал бамбуковой палкой со своим мулом. В полдень, когда путники порядком устали, а солнце стало немилосердно палить, дядя предложил устроить привал. Перекусить, отдохнуть, а когда солнце станет менее жгучим, вновь отправиться в путь.
Дядюшка кряхтя сел на траву, снял с ног соломенные сандалии и полотняные носки с большим пальцем, отделенным от остальных — таби. Мальчики освободили мула от его ноши, привязали к тутовому дереву. Кумата достал из мешка циновку и, расстелив на траве, разложил рисовые лепешки, редьку и зелень, пока Ямото с Иокавой бегали к ручью за водой. После трапезы Сокава задремал в тени. А Ямото и Кумата, вооруженные бамбуковыми палками, устроили сражение с Иокавой. Он ловко отражал атаки братьев и сам делал выпады, обозначая удары в их уязвимые места.
Братья так увлеклись игрой, что не заметили приближавшуюся по дороге кавалькаду всадников. Они сопровождали дорогую коляску, украшенную яркой материей. Судя по убранству и почтительному отношению спутников, в ней сидел знатный вельможа. Услышав ржание лошадей, мальчики наконец остановились, с удивлением и любопытством разглядывая процессию. Вельможа показал на них пальцем и что-то сказал. Тотчас один из всадников отделился от группы и поскакал к братьям.
— Эй, оборванцы! Господин Оката желает говорить с вами! Ну, живо! — поигрывая плеткой и наезжая лошадью, самурай заставил мальчиков почти бегом приблизиться к коляске. Подойдя к ней, они склонились в поклоне. Такой роскоши им еще не приходилось видеть. Вся одежда Окаты, начиная от шнурка, закрепленного в прическе, до сандалий на кожаной подошве переливалась и сверкала. Широкие шаровары в складку из дорогой ткани были оторочены золотом. Кимоно и черная верхняя накидка ослепляли блеском вкрапленных в ткань драгоценных камней. Сбоку из-под складок кимоно торчала рукоятка меча с огромным изумрудом.
Вельможа окинул их взглядом и спросил вдруг резким дребезжащим голосом:
— Кто вы такие и где научились столь искусному владению бамбуковой палкой? — Он прищурился, вперив взгляд в мальчиков. Лицо, похожее на лисью мордочку, вытянулось, и сходство со зверьком еще больше усилилось. Иокава как старший из братьев уже открыл рот, чтобы ответить, как за спиной раздался голос дядюшки Сокавы:
— Милостивый господин, я Сокава из селения Токэду, а это мои племянники, сыновья мастера Судзуки…
То, что произошло дальше, было удивительно не только для мальчиков и их дяди, но и для спутников вельможи. Едва Сокава произнес имя зятя, как Оката буквально подпрыгнул в своей коляске:
— Как ты сказал, старик?!
— Судзуки, господин…
Вельможа откинулся на сиденье бледный, как полотно, и, не глядя ни на кого, тихо сказал:
— Мальчишек и старика связать и отправить ко мне в город. Да смотреть за ними в оба, чтобы не сбежали. А мы поворачиваем и едем в это Токэду.
Братья не успели опомниться, как слуги соскочили с коней и набросились на них. Иокава, ловко увернувшись от хватавших его рук, бросился бежать, но его догнали, сбили с ног и, связав руки, за длинный конец веревки, как собачонку, подвели к лошади и привязали к седлу.
Старый Сокава рванулся к вельможе и, пытаясь поймать его ногу и поцеловать, умолял отпустить их. Его грубо оттолкнули, вытянули вдоль спины плеткой, повалили на дорогу и связали.
Коляска Окаты и часть его свиты, поднимая пыль, удалялись в сторону Фудзиямы.
Воины подтянули веревки, которыми были связаны пленники, к лошадям и неспешно поскакали в противоположную сторону, не обращая внимания на крики, слезы и мольбы старика.
Жители Токэду были вытащены из своих хижин и согнаны на постоялом дворе. Воины Окаты, наместника сёгуна — владыки Японии, не церемонились с крестьянами. Окружив толпу с пиками наперевес, они ждали приказа своего господина.
Оката приподнялся в коляске, вглядываясь в лица. Воцарилось тягостное молчание. Взгляд наместника скользнул по толпе, изредка останавливаясь на ком-нибудь.
— Его здесь нет, Банзан. Найди его — и убей. У змеи смертельный укус, когда она жалит, защищая своих детенышей.
— Да, Оката-сан, — самурай, к которому обращался вельможа, склонил голову и тут же, повернувшись к толпе, крикнул:
— Слушайте, жители Токэду, тот, кто покажет, где скрывается разбойник и бунтовщик Судзуки, получит награду — десять кобан золотых монет. Если же крестьянин даст убежище бунтовщику, то будет убит вместе с семьей, а дом его предадут огню.
По толпе пронесся легкий гул. Солдаты придвинулись к крестьянам, угрожая пиками.
— Возьми воинов и найди его дом, — незаметно шепнул Оката Банзану. Самурай поклонился, вскочил на коня и с несколькими всадниками поскакал по деревне.