Кроме констатации факта, что долгая жизнь фронтовиков заканчивается, говорится еще, что весь свой уникальный опыт они унесут с собой. Пусть, дескать, они оставят его на бумаге.
Не то чтобы я так сразу и откликнулся на этот призыв. Я ведь и сам понимаю, что мне уже восемьдесят лет со всеми вытекающими из этого последствиями. А надо или не надо писать о себе, я не уверен. Но кто из пишущих настолько убедительно объяснит необходимость своей «писательской» деятельности, что ему безоговорочно поверят.
Примут уже написанное — поверят, а не примут — скажут: «Со свиным рылом — да в калашный ряд». Что поделать, пусть так и будет.
Один-два человека прочтут, и то хорошо.
Есть однако и внятное объяснение желанию написать: из каждых ста вернулись трое, и на них ложится обязанность свидетельствовать….
В этих кратких записках — несколько моих автобиографических фрагментов, сопровождаемых комментариями и оценками. И это отнюдь не только фронтовые заметки. Все вперемежку.
Отрывки, подбор которых мне трудно объяснить, расположены не в хронологическом порядке, хотя связь между ними вполне прозрачна. Как они возникали в памяти, так и ложились на бумагу. Вернее было бы писать «на экран монитора» или клавиатуру. Но уж пусть по старинке будет — на бумагу.
II. Мне восемнадцать
В самом конце 1942 г. в составе маршевой роты со станции Сурок на линии Казань — Йошкар-Ола, на верхних нарах теплушки воинского эшелона, под частый стук колес я в чине рядового отбыл на фронт. Воинские перевозки на войне дело обычное. Спи себе или поглядывай в окошко, если твое место на нарах тебе это позволяет. Ну, бывает еще политинформация, или гадания, на какой участок фронта попадем. Поэтому сообщу только самые нетривиальные черты десятидневного путешествия.
Суток через двое после Казани, рано утром, на одной из четырех станций Пенза, по которым наши вагоны всю ночь толкали туда-сюда, я проснулся от потрясающего запаха жареного мяса и сопровождающего его смрада. Это жарились кишки, добытые из вагона стоявшего рядом с нами эшелона. Незаметно для охраны сорвать пломбу с дверей вагона не составляло труда. Несколько бочек с засоленными в них кишками, предназначенными для колбасных оболочек, были вскрыты, и кишки, обернутые вокруг раскаленной «буржуйки» и дымоходной трубы до самой крыши вагона, жарились и шипели, источая аромат, про который мы давно забыли. Силуэты сидевших и стоявших «кулинаров», окружавших жаровню, мгновениями очерчивались в темноте вспышками пламени, пробивавшимися через щели и отверстия печки. Именно от кулинаров, проведших операцию «кишки», зависело, получишь ты метр обожженной требухи, или нет.
За кражу кишок нам ничего не было. А вот рядового Гайнулина за кражу пачки в десять пар валенок отправили под трибунал.
На всем пути следования нашу роту сопровождал политрук. Для поднятия воинского духа он все время обещал скорую горячую пищу. На коротких стоянках он, человечек маленького роста, быстро бежал вдоль вагонов эшелона и справлялся, все ли в порядке. В ответ ему из вагонов кричали хором: «Когда будет горячая пища?!» Иногда ничего не кричали, а услышав его приближение, пускали струю, слегка отодвинув вагонную дверь. Он всегда ловко от нее увертывался. И хотя он понимал, что струя предназначена именно ему, формально претензий по поводу неуважения к своей персоне предъявить не мог: означенный способ отправления естественной нужды в условиях коротких стоянок был законным и единственно возможным.
На продпунктах крупных станций не чаще раза в двое суток нас действительно кормили горячей пищей. Кормежка могла прийтись и на ночь. Это было в порядке вещей. Организация была идеальной. Вот из столовой продпункта выходит рота другого эшелона, ее уже накормили. Раздается команда: «Рота, справа по два, в помещение шагом марш!» Мы вваливаемся с мороза, с привычной сноровкой занимаем места по десять за дощатый стол. Через минуту мелькают бачки с супом и кашей, делят хлеб. На все про все — пятнадцать минут. «Встать! Выходи!» Нас ждет следующая рота. Пар нашего и ее дыхания на две-три минуты сливается. Две роты расходятся в противоположных направлениях, и нам навстречу идет очередная клиентура продпункта в две-три сотни одинаково одетых наших сверстников.
В Ртищеве скопилось много эшелонов. Скорого отправления не предвиделось, и, отлучаясь от эшелона, мы не боялись отстать. А отставание квалифицировалось как дезертирство. Бродя по путям, мы наткнулись на вагон без дверей. Его заполняли замороженные трупы пленных.
Замечательная удача — это прибывающий эшелон платформ с сахарной свеклой. Надо было успеть за время его стоянки сбросить с него как можно больше свеклы. Случалось, «свекольник» трогался. Тогда мы сбрасывали свеклу до самого крайнего момента, пока еще можно было спрыгнуть на ходу. Потом, возвращаясь к своим вагонам, собирали свеклу. Запеченная на «буржуйке», она была сытным лакомством.