Не бесчеловечно ли требовать лирики от матери, которая бьется от безысходности и тоски по оставленным детям? В самом начале стихотворения, из которого взят этот отрывок, есть такие строчки:
И все это выносит несчастная, ни в чем (!!!) не повинная женщина. О ее невиновности известно a priori. И кому-то приходит в голову требовать от нее лирических стихов, написанных в лагере. Иначе, дескать, тема избитая. Забыли, про «Худые песни Соловью в когтях у кошки».
По-видимому, не лирическими объявляются и такие лагерные стихи, которые сочинила мама, когда ее подруги были отправлены в очередной этап, а она оставлена по болезни.
В одном из писем тонкий и чуткий ценитель Н. Гумилев писал, что ему удалось найти пару новых рифм. Уверен, что рифму «компресс — наперевес» он оценил бы высоко. А уж то, что за ней… Только «век-людоед» и мог соединить медицинское средство со штыком.
Вопрос только, что хуже: по колено ледяной компресс, или штык у ружья, которое наперевес. Узнай Маяковский, что после него и как было приравнено к штыку…
Какие мамины стихи были совершенно лишены всякой лирики, так это «производственные». Их мама штамповала в открытую, в отличие от тех, что приведены выше. О существовании последних не мог и не должен был знать никто. Иногда маму водили в клуб для лагерного персонала, и она читала им про «норму», «трудовой героизм» и «соцсоревнование». Однажды стрелок, конвоируя ее в клуб, где начальство собралось на концерт, сказал: «Ну что ты им все про норму да работу! Ты напиши, как ихные дети уроки учат с електрицством, а у наших и карасину в лампах нет, все при лучине. Вот». Нашел-таки себе заступницу! И перед кем! Вот уж поистине нарочно не придумаешь.
А в другой раз мама грузила на телегу какие-то тюки. Возница заботился и о ней, и о лошади, которую звали Белка. Лошадь, по словам мамы. была изящным и стройным животным. Ее хозяин это сознавал, и потому относился к лошади соответствующим образом: за всю дорогу не употребил ни кнута ни ругани. На пути встретилась рытвина, Белка не могла вытянуть из нее груз. Все увещевания человека остались ею не услышанными. Не подействовал и упрек: «Я с тобою, як с дамою, а ты, як курва». «Разгружай», — скомандовал он маме, а сам стал заворачивать самокрутку. Через несколько минут сквозь дымок он сказал маме с участием и почти нараспев: «И чего они тебя, такую птаху, мучают…»