Из темного клубка на дне оврага послышался то ли всхлип, то ли подвывание. По скрипучему снегу бочком я двинулась на всякий случай по склону вниз, всматриваясь в контуры, пытаясь различить границы тел. Никто не обращал на меня внимания.
Лариска лежала на снегу, опрокинутая на спину почти так же, как и незадолго до этого. Но теперь мальчики уже не поднимали ее, а наоборот, придавливали, один в головах, а другой в какой-то странной полусидячей позе. Третий в белых валенках по-собачьи бегал вокруг и тоже словно бы наскакивал. Лариска била выброшенной вбок рукой по снегу – так уложенный на лопатки превосходящим соперником борец подает знак поражения. Но насевший на Лариску мужичонка не обращал на это внимания и продолжал ее уминать.
– Эй! – окликнула я, приближаясь, но не подходя близко. – Эй, вы, я милицию сейчас вызову.
Маленький и тот, что был у Лариски в головах, обернули ко мне лица. Я поправилась:
– Я милицию вызвала, за вами едут! – и для пущей убедительности показала им в вытянутой руке мобильный телефон.
Я понятия не имела, как они поступят, поверят ли мне. Нижний, помедлив, отделился от Лариски, поднял со снега черный клубок, поместил его себе на голову. Все трое затопотали по снегу, похлопывая на себе одежду, охорашиваясь. На мгновение мне показалось, что они набросятся на меня. Тогда от страха я двинулась на них, набычась и крича, что сейчас их всех заберут, и одновременно нашаривая на мобильном слишком мелкие кнопки, все равно бесполезные, потому что я не помнила, какой номер набирать. Однако мужички развернулись, как по команде, и дружно двинули прочь, в дальний край оврага, и там стали карабкаться вверх по плотно укатанному санками склону к голым кустам, чернеющим наверху.
Лариска валялась спиной на снегу в расхристанном пальто и громко скулила.
– Идем! – позвала я ее.
Она перевернулась на бок и подтянула колени к животу. Ее волосы лежали по снегу веером. Я испытала острый соблазн наступить на них, но только тронула ее за плечо:
– Поднимайся.
Она встала на четвереньки, начала шарить руками перед собой.
– Шапка, моя шапка, не пойду без шапки.
Как кошку за шкирку, я вытащила ее шапку из вертикальной шахты, оставшейся в сугробе от валенка, подала Лариске.
Где-то далеко залаяли собаки. Мы выбрались обратно на дорогу и побрели к метро. Лариска вдруг принялась рыдать.
– Обидно, обидно, – повторяла она.
Я говорила:
– Да ладно, успокойся, ну не вышло, с кем не бывает – и тому подобную чепуху.
Она завыла громче:
– Он меня насиловал!
Я промолчала. Было бы жестоко говорить ей, что она напросилась сама, хотя эти слова так и вертелись у меня на языке.
Она хотела не этого, а большой и чистой любви, мне ли не знать.
Уже вдалеке можно было различить тускло светящееся красным заглавное «М». В детстве я считала его начальной буквой «Москвы», думала, что этим тавром столица клеймит свою собственность.
Ларискин вой тем временем становился громче.
– Отведи меня назад! – голосила она. – Хочу назад! – и висла у меня на руке, как упирающийся ребенок.
Опять же, было понятно, что слова эти обращены вовсе не ко мне, а к Господу Богу, который все так нескладно для нее устроил. Я ей помочь не могла. Но в таком виде ее, и правда, нельзя было вести в метро. Застегнутая кое-как, со сбившейся набок рыжей кошкой на голове, прилипшими ко лбу прядями, распухшим носом, по которому, видать, успели съездить пару раз, она выглядела жалко и пугающе.
– Ладно, – сказала я, – пошли обратно. По дороге кафешка вроде мелькала. Посидим, отогреемся, приведем тебя в божеский вид. – Я застегнула ей верхнюю пуговицу пальто, подняла воротник.
Лариска благодарно хлюпнула, но тут же снова скисла:
– Мы их встретим…
– А мужиков твоих убьем. – По тому, как Лариска перестала шмыгать и заглянула мне в глаза, я поняла, что говорю правильно. – Угу, – подтвердила я. – Если встретим, убьем.
– Троих? – с надеждой и недоверием спросила Лариска тоном ребенка, которому пообещали тройную порцию мороженого.
– Точно! – подтвердила я важно.
– Да как же мы их убьем? – снова сникла она.
И меня осенило.
– У нас же с собой ножи!