Серт был на два года моложе Мизии, он был хорош собой, брутален и, наконец-то, талантлив! Два прежних мужа Мизии могли похвастаться чем угодно, кроме творческой одаренности, но Серт стал не просто новым мужем, но и достойным экспонатом ее коллекции, пришедшей в некоторый упадок. Он уже имел славу выдающегося художника-монументалиста, создавшего целую серию грандиозных панно и скульптур. Носил сомбреро и дивный плащ. Умел рассказывать восхитительные истории о самых бредовых вещах и так бурно при этом жестикулировал, что Мизиа не могла оторвать взгляд от его красивых длинных пальцев. Стоит ли удивляться, что она приняла приглашение Серта поехать с ним в Италию, а вскоре стала его женой, правда, сначала гражданской. Они обвенчались лишь двенадцать лет спустя, в 1920-м. Именно под его фамилией она захотела остаться в истории: мы помним Мизию Серт, а не мадам Натансон или Эдвардс… «Мой третий брак, – писала Мизиа, – на самом деле можно назвать первым, так как он единственный был подсказан сердцем и любовью».
Конечно же, Мизиа без устали работала, как мы бы сейчас сказали, на продвижение своего мужа. Она тянула его карьеру упрямо, как вол. А он развлекал ее, попутно и подспудно занимаясь образованием возлюбленной: ходить по музеям или театрам с Сертом было для Мизии истинным наслаждением. В Сикстинской капелле Серт доставал зеркало, чтобы она смогла разглядеть прекраснейший в мире потолок. В парижском театре к нему спешил сам Дягилев, и вскоре Мизиа стала называть русского гения «своим ближайшим другом», просто Сержем или Дягом, как его звали самые близкие.
Вообще жизнь как-то снова наладилась. Мизиа сняла очередную чудесную квартиру на набережной Вольтера, Боннар расписал ей гостиную, а в гости сюда каждый день приходили Жан Кокто и Саша Гитри. Аристид Майоль предложил Мизии позировать, он задумал сделать памятник Сезанну и решил, что не стоит искать другую модель. «Самый ваш облик, думается мне, олицетворяет бессмертие», – писал знаменитый скульптор. К сожалению, Мизиа отказала Майолю, ей было так скучно позировать! Молодой и тогда еще малоизвестный композитор Франсис Пуленк посвятил мадам Серт свой балет «Лани», Эрик Сати называл ее Дамой и Волшебницей, уверяя, что сочинял балет «Парад», думая только о Мизии! Занавес к этому знаменитому балету, гвоздю программы «Русских сезонов» Дягилева, сделал Пикассо, а Жан Кокто работал для «Парада» как художник: Мизиа вновь сводила гениев вместе и была счастлива как никогда. Она стала свидетельницей триумфа Нижинского в «Послеполуденном отдыхе фавна», шокирующем балете, ставшем главным событием в карьере Нижинского-хореографа. Поставлен он был по мотивам эклоги давно покойного, но незабвенного Малларме, декорации и костюмы исполнил Бакст, а лучшую рецензию написал… великий Роден, назвав «Фавна» «совершенным воплощением античной эллинской красоты».
Дягилев был невероятно одаренным человеком во всем, что касалось искусства, но, когда речь заходила о финансах, ему приходилось намного труднее. Вечные долги, страхи перед кредиторами, постоянное ожидание банкротства… К счастью, рядом всегда была верная Мизиа. Когда генеральную репетицию «Петрушки» задержали с условием немедленной оплаты костюмов, она помчалась на машине домой, чтобы дать Сержу нужные четыре тысячи франков. И, разумеется, это были не первые и не последние деньги, которые Мизиа тратила на «Русский балет», а также на нужды всех композиторов, художников и литераторов, которых опекала. Средства у нее были, да и Серт оказался вполне обеспеченным человеком благодаря полученному наследству и постоянным заказам, поступавшим со всех концов света.
Жемчужиной коллекции Мизии Серт стало знакомство с Игорем Стравинским, впрочем, в своих мемуарах она отзывалась о русском гении сдержанно. Была на стороне Дягилева во всех ссорах со Стравинским, считала, что свои лучшие вещи он создал во времена сотрудничества с Сержем и что даже славой своей Стравинский обязан Дягу. Мизиа писала, что успех вскружил Стравинскому голову, а вкус к деньгам, пришедший вслед за этим, довершил начатое. Он довольно часто присылал Мизии письма, в которых просил найти для него денег. Что ж, она помогала и Стравинскому, чьей музыкой искренне восхищалась, любила ее и понимала, как понимали в то время немногие. Но по-человечески, пожалуй, осуждала его за неблагодарность, которую композитор проявлял к Сержу: Стравинский, в конце концов, заявил, что балет навлек на него анафему! «Знает бог, – вновь слова Мизии, – нужда художников никогда не оставляла меня равнодушной, но между нуждой и алчностью лежит целый мир – мир, в котором хочется, чтобы жили художники». Кстати, «Пьесы для квартета», которые Стравинский посвятил Мизии – в благодарность за многолетнюю поддержку, – ей решительно не понравились, и она вновь не удержалась от прямой и непосредственной оценки. «Вторую пьесу я ненавижу, слышите, яростно ненавижу!» – писала она Стравинскому.