Университет находился в глубине большого парка, поэтому там всегда бывало тихо и немного сонно: филологи и искусствоведы вообще люди не шумные, а перед сессией и вовсе становились тише воды, ниже травы и бродили парами или поодиночке по зеленым аллеям, уткнувшись в свои конспекты. Мне как-то пришлось рассказывать о рецепции японской культуры в России курсу физиков из Тодая[15], и я до сих пор не могу взять в толк, каким образом физика делает людей такими жизнерадостными.
Придя в пустую преподавательскую, я первым делом заварил себе кофе и уселся на место возле окна, из которого открывался вид на маленький дворик, заставленный произведениями современного искусства, в основном работами выпускников, подаренными любимому университету в знак их глубокой признательности. В целом это не слишком отличалось от обычной выставки в каком-нибудь средней руки музее, но некоторые работы действительно были ничего. Мне больше всего нравился гигантский грецкий орех из цельного дерева, внутри которого было вырезано что-то наподобие Петры: молодой скульптор, видимо, потратил немало часов, высвобождая из неподатливого материала здания и величественные храмы, пробивая стамеской улицы и переулки и соединяя их изящными подвесными мостами. Из окна, правда, этот орех казался просто большим темным шаром с шершавой поверхностью – в отличие от большинства экспонатов, вблизи он был гораздо интереснее, нежели издали, и из окна преподавательской все эти композиции из странно скрученных и сваренных металлических труб и инопланетные гипсовые животные, раскрашенные в самые немыслимые цвета, смотрелись почти завораживающе, а орех выглядел жалко. В дальнем от меня углу дворика, чуть поодаль от всего этого буйства молодой фантазии, стояла фигура обнаженной женщины: правая нога выпрямлена, левая чуть согнута в колене, маленькие изящные руки сплелись тонкими пальцами на правом плече, голова с распущенными прямыми волосами, рассыпавшимися по спине, наклонена чуть влево; кажется, что женщина стоит на берегу реки и что-то увидела в воде, что-то, что одновременно заинтересовало ее и немного испугало. Поза статуи явно отсылала зрителя к классическим образцам, но гипсовая девушка, несомненно, была молодой японкой, отчего фигура даже издали выглядела немного непривычно: слишком на европейский вкус длинная талия, узкие, почти мальчишеские бедра, выступающие плечи и лопатки и маленькая грудь. Отсюда было не разглядеть лица статуи, но я неоднократно задерживался возле нее по пути в университет, поэтому мог без труда представить его по памяти: узкое печальное лицо с огромными полуприкрытыми глазами. У статуи вообще-то не было имени; студенты, безнадежно коверкая английское слово, называли ее «бю: ти:», «красавица», и часто назначали возле нее встречи. Поднеся к губам чашку дымящегося кофе, я машинально дотронулся левой рукой до кармана, достал гребешок и повертел его в пальцах. Так и есть: дешевый пластик, стоит от силы пятьсот-шестьсот иен. Такую безделушку совсем не жаль потерять, если ее не подарила близкая подруга или, к примеру, друг…
– Никорай-сан, коннитива! – Дверь приоткрылась, и в преподавательскую заглянул Кимура-сэнсэй.
Он, как всегда, улыбался: при первом знакомстве, увидев эту улыбку, я подумал, что Кимура-сэнсэй, как и большинство японцев, просто подчеркнуто любезен, особенно с иностранцем, а на деле он чопорный профессор, но впоследствии выяснилось, что он действительно искренне рад каждому встреченному человеку, будь то студент, его коллега-преподаватель или просто случайный собеседник. В улыбке Кимуры-сэнсэя не было ни толики пресловутой азиатской загадочности, разве что его глаза, вокруг которых всегда собирались лучики мелких морщинок, могли показаться немного лукавыми, но и это ощущение пропадало, стоило с ним разговориться.
– Кимура-сэнсэй, добрый день! Зайдите, пожалуйста, зачем вы стоите в дверях?
– Да? Вы, наверное, заняты, готовитесь к лекции… – Кимура-сэнсэй еще немного помялся для приличия, прекрасно зная, что прихожу я обычно заранее, чтобы иметь возможность выпить в тишине чашку кофе, и вошел. Ходил он, всегда немного согнувшись и прихрамывая, отчего казалось, будто он собрался кланяться, но в последний момент передумал и, забыв разогнуться, так и пошел дальше. Никто толком не знал причины этой его особенности: в университете говорили, что то ли это была родовая травма, то ли однажды Кимуру-сэнсэя, когда он еще не был сэнсэем и одним из крупнейших специалистов по творчеству Достоевского, а был просто младенцем, лежавшим в коляске, уронил не в меру разыгравшийся лабрадор его родителей, и тогда-то младенец и покалечился, да так, что врачи ничего не смогли с этим поделать, а самые отчаянные из числа студентов выдумали, что у Кимуры-сэнсэя была любовница, замужняя женщина, и притом красавица, и что однажды, спасаясь от ее ревнивого мужа, Кимура-сэнсэй выпрыгнул с четвертого этажа – то ли из ее квартиры, то ли из номера отеля – тут мнения расходились. Кимура-сэнсэй не пытался опровергнуть ни одну из версий и только посмеивался, когда до него доходила очередная небылица.