Может быть, секрет чар Александры Россет в том, что в ней причудливо перемешались разные национальные черты. Ее отец, Осип Иванович, происходил из старинного французского рода. Мать отца, в девичестве Лагарп, была сестрой швейцарца Лагарпа — воспитателя Александра I. Мать самой Александры, Надежда Ивановна Лорер, была немкой по отцу и грузинкой из рода Цициановых по матери. Как писал про Александру Осиповну историк В.И.Шенрок, “от Россетов она унаследовала французскую живость, восприимчивость ко всему и остроумие, от Лореров — изящные привычки, любовь к порядку и вкус к музыке, от грузинских своих предков — лень, пламенное воображение, глубокое религиозное чувство, восточную красоту и непринужденность в общении”.
После смерти отца ее совсем еще молодая мать осталась с пятью детьми на руках без всяких средств к существованию. У Надежды Ивановны не было другого выбора, как отдать мальчиков в Пажеский корпус, а дочь — в Екатерининский институт благородных девиц, куда брали отпрысков знатных, но обедневших родов. Окончив в 1826 году с отличием институт, Александра, Россет становится сначала фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а после ее смерти — фрейлиной супруги Николая I Александры Федоровны.
На лето Александра Россет вместе со всем двором переезжала в Царское село, где в 1831-32 годах ее часто навещали только что женившийся Пушкин и Жуковский. По вечерам юная Александра Осиповна развлекала гостей тем, что представляла в лицах обитателей двора, включая и царское семейство, с которым она общалась ежедневно. От нее друзья узнавали светские сплетни и политические новости. Рассказы ее были так забавны, что Пушкин настойчиво советовал ей записывать их и даже преподнес альбом, на титульном листе которого написал: “Исторические записки А.О.С.”.
“В Петербурге, — писал Вяземский, — расцвела одна девица, и все мы стали военнопленными этой красавицы… Эта женщина — смесь противоречий, но эти противоречия как музыкальные разнозвучия, которые под рукой художника сливаются в какое-то странное и увлекательное созвучие”.
По воспоминаниям И.С.Аксакова, “скромная фрейлинская келья на 4-м этаже Зимнего дворца стала местом постоянного сборища всех знаменитостей тогдашнего литературного мира”. Ивана Сергеевича, который был на 13 лет моложе Александры Осиповны, эта женщина поразила: “Южная красота тонких, правильных линий смуглого лица и черных, бодрых, проницательных глаз, вся оживленная блеском острой мысли, ее пытливый, свободный ум и искреннее влечение к интересам высшего строя — искусства, поэзии, знания — скоро создали ей при дворе и в свете исключительное положение”.
“Черненькая”, как звали ее при дворе, покоряла не только философов и поэтов. К ее чарам не оставался равнодушен и сам император. Императрица торопила свою фрейлину с замужеством, и вскоре Сашенька дала согласие молодому дипломату и богатому помещику Николаю Смирнову. Накануне замужества она писала Пушкину: “Сердце хочет любви, а любить совершенно некого”. Когда союз заключается от отчаяния, счастливым он, как правило, не бывает.
Брак дал Александре Осиповне прочное положение в обществе, богатство, но не счастье. Муж, целыми днями пропадавший за игрой в рулетку, был довольно равнодушен к достоинствам своей супруги. “У меня не было ни одного года покоя с этим человеком”, — признавалась она впоследствии дочери.
Первый ее ребенок родился в тяжелых муках мертвым. Следующая беременность принесла двойню, однако и эти роды не прошли без осложнений. В 1834 году в письме к ясене Пушкин сообщал: “Видел я Смирнову, она начинает оправляться, но все еще плоха и желта”. В эти годы у нее появились первые признаки болезни, которую раньше называли меланхолией, сплином или сердечной тоской, а сейчас — депрессией.
Из-за болезни Александры Осиповны семья Смирновых надолго уехала из России и после традиционного круиза по модным курортам осела в Берлине, где Николай Смирнов получил место в посольстве. Едва оправившись от тоски, Александра Осиповна много читает по-немецки и по-английски, собирает акварели, пишет письма Пушкину, Вяземскому, Жуковскому.
Лето 1836 года Смирнова, в ожидании очередных родов, проводит в Бадене. И в этот, казалось бы, самый неподходящий момент знакомится с героем своего романа — молодым дипломатом Николаем Киселевым. “Я была беременна и очень толста и разрывала фланель на простынки для ребенка, которого ожидала, — пишет Смирнова в своих воспоминаниях. — Комната была завалена пеленками, распашонками, маленькими платьицами, и в углу стояла колыбель. Я ему сказала банальные слова: “Monsieur, я очень рада с вами познакомиться”. — “Madame, я знаю вашего мужа, мы вместе служили в канцелярии, позвольте мне вам представиться”. Столь банально начавшееся знакомство вскоре переросло в большое чувство, которое просто переродило Александру Осиповну. Все, кто видел Смирнову в это время, в один голос утверждали, что она стала такой же, какой была в юности, — лукавой, искрометно-веселой, неотразимой. Роман длился год, а потом Киселев, получив новое назначение, уехал в Лондон.
Позже в ее жизни были другие увлечения, но ни одно из них не сделало ее по-настоящему счастливой. И ни одно расставанье не принесло ей столько горести.
Много лет Смирнову-Россет связывала дружба с Гоголем, который взял на себя роль ее духовного наставника. Она исповедовалась ему во всем, а он призывал ее к добродетельности. Он внушал ей мысль о необходимости быть истинною помощницей мужа в трудах его…”. Гоголь пытался предостеречь Александру Осиповну от сердечных волнений и спасти ее от упреков совести. Свои письма к ней он часто подписывал: “Любящий без памяти вашу душу Гоголь”.
Может быть, под его влиянием она записала в дневнике:
“Супружеский союз так свят, что, несмотря на взаимные ошибки, прощают друг другу и заключают жизнь мирно и свято”. Но это заявление было, скорее, благим пожеланием, чем реальностью. Николай Смирнов по-прежнему мало интересовался сердечной жизнью жены, а она была слишком жива, эмоциональна, умна, чтобы примириться с этим. В конце концов, право судить себя она оставила только за Гоголем и… собой. Мнения других ее решительно не волновали.
Со своей стороны, Александра Осиповна старалась помочь Гоголю во всем: не раз просила за него царя, спасала “Мертвые души” от суровой цензуры, выхлопотала для Гоголя небольшой “пенсион” — словом, заботилась о практической стороне его жизни не меньше, чем он — о ее душе.
В Калуге, куда муж Смирновой в 1849 году был назначен губернатором, именно Гоголь скрашивал одиночество Александры Осиповны. Их отношения держались на хрупкой грани между любовью и дружбой. С.А.Аксаков писал в своих воспоминаниях: “Смирнову он (Гоголь. — С.М.) любил с увлечением, может быть потому, что видел в ней кающуюся Магдалину и считал себя спасителем ее души. По моему же простому человеческому смыслу, Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны. Она сама сказала ему один раз: “Послушайте, вы влюблены в меня…” Гоголь осердился, убежал и три дня не ходил к ней…”.
Писатели и поэты стремились бывать в обществе Александры Осиповны — обаяние ее с годами не ослабевало. Даже суровый Белинский не мог скрыть своей влюбленности: “Чудесная, превосходная женщина — я без ума от нее”.
И тем не менее с годами Смирнову все больше одолевает хандра. Со временем нервное заболевание усилилось настолько, что даже собственные дети считали ее не совсем вменяемой.
Когда душа не находит покоя, она жаждет перемен. Как и героем ее любимого поэта, Александрой Осиповной овладела “охота к перемене мест”. Чтобы развеяться, она стала настоящей странницей, исколесила всю Европу, 20 лет почти не жила в России. Но, пожалуй, больше всего она любила отправляться в прошлое, вспоминая старинных друзей — Пушкина, Жуковского, Карамзина, Вяземского… Оставалось только воскресить это прошлое на бумаге. Когда-то на просьбу Пушкина записывать свои рассказы юная Александра Россет ответила: “Рассказывать и писать — вещи весьма разные, под перо не так скоро ложатся мысль и слово”. Теперь пришло время для альбома с надписью, сделанной рукой поэта: “Исторические записки А.О.С.”.