Три года назад в жизни актрисы произошло важное событие: ее пригласил в театр "Мир искусства" режиссер Александр Кравцов. В одном из спектаклей, "Игра без публики", Хабарова играет свою ровесницу — бывшую вахтершу, ставшую душой театрального коллектива. Ее героиня не только поет, но и танцует!
Как ей это удается? Специалист-психолог сказал бы: с помощью самовнушения. Может быть, но Клавдия Ивановна называет это по-другому. “У меня нет боли! У меня нет болезни!” — говорит она себе и отправляется на сцену. А из зрительного зала получает такую сильную эмоциональную подпитку, что болезни действительно отступают. Как говорит Хабарова, она себя “перепрограммировала” с болезни на здоровье.
Все остальные меры она считает дополнительными. Спит на досках, накрытых одеялом, а вместо подушки кладет два валика: под шею — побольше, под затылок — поменьше.
Утром, обхватывая руками спинку кровати за головой, вытягивает позвоночник, делает упражнения для каждой ноги, крутит "велосипед". Выполняет комплекс растяжек лежа на животе или стоя на коленях — всего не меньше 75 движений. Если есть время, делает разминку днем и обязательно — вечером. Движения ей в радость, тело послушно. И когда Клавдия Ивановна выходит на сцену, зрителям и в голову не приходит, что у этой красивой женщины есть какие-то проблемы со здоровьем.
— Когда тебе за семьдесят, надо преодолевать себя каждый день, — говорит актриса. — Если хоть раз дать слабину, все, что достигла ценой больших усилий, исчезнет. Но больше всего меня спасают зрители. Что такое волнение актера при встрече с залом? Это волна, которая приподнимает, заставляет забыть обо всех печалях. А после выступления я лечу как на крыльях, я люблю всех и всех хочу сделать счастливыми…
МОМЕНТЫ ИСТОРИИ
Неистовая боярыня
Сергей Малинин
Работа над картиной "Боярыня Морозова" близилась к завершению. Написаны были и бояре, и нищенка, и юродивый, и даже самого себя художник изобразил в виде странника с посохом. Появились и сани, и фигура раскольницы, поднявшей над головой два перста. Не хватало главного. «Как я ни бился, а лицо это мне не удавалось, — рассказывал Василий Иванович Суриков. — Толпа вышла выразительною и яркою, — я это чувствовал, но лица самой боярыни я не видел ясно перед собою. Мне нужно было, чтобы это лицо доминировало над толпою, чтобы оно было сильнее и ярче по своему выражению, а этого-то передать и не удавалось…»
Найти подходящую натуру для главного персонажа картины действительно оказалось нелегко. Ведь какая была женщина! «Персты рук твоих тонкостны, а очи твои молниеносны. Кидаешься ты на врагов аки лев…», — говорил про нее протопоп Аввакум.
Вряд ли кто-нибудь сможет толково объяснить, как у художника появляется замысел произведения. Василий Иванович рассказывал: «Раз ворону на снегу увидел. Сидит ворона на снегу и крыло одно отставила. Так вот, этого пятна я много лет забыть не мог. Закроешь глаза — ворона сидит… Потом "Боярыню Морозову" написал».
Окончательно замысел картины сформировался у Сурикова в Париже. Видимо, ему нужно было прикоснуться к европейскому искусству, чтобы осознать себя глубоко русским художником.
Вернувшись домой, он засел за книги. Его особенно интересовал XVII век. Это было трагичное время. Расцвет русской культуры — и раскол православной церкви, когда за веру можно было поплатиться жизнью. Суриков не раз перечитывал «Житие» протопопа Аввакума. От книги веяло простором русской земли. Словно сухой, морозный ветер, зарождавшийся над степями, доносил запахи дремучих лесов, дальний звон колоколов и неистовые вопли страдальцев.
Протопоп Аввакум был главным противником церковных реформ патриарха Никона. Воображение верующих поражали невероятная сила духа и упорство Аввакума. Он бесстрашно обличал мздоимство чиновников и нерадение духовенства, не признавал светские развлечения и вмешивался в личную жизнь своих прихожан. Однако с Никоном у Аввакума были иные разногласия.
Патриарх ставил перед собой цель сделать русскую церковь могущественной, поднять ее престиж. «Третий Рим — Москва, а четвертому не бывать» — эти слова, сказанные до Никона, он стал воплощать в жизнь. Вторым Римом, как известно, называли Византию, откуда православие пришло на Русь. По указу патриарха церковные тексты стали переписываться по греческим образцам. Делали это в спешке, допуская множество ошибок, а все старые тексты были объявлены неправославными.
До Никоновских реформ в России были приняты две формы крестного знамения — двуперстное и трехперстное. Никон обвинил двуперстников в ереси. А ведь смысл этих символов не слишком различается. Оба они — знаки сопричастности христианству. Двуперстие должно напоминать о двойственной природе Христа — божественной и человеческой. В трехперстии соединение трех первых пальцев символизирует единство Бога в трех лицах, а прижатые к ладони два пальца указывают на две природы Христа.
Были и другие нововведения, приближавшие русское православие к византийским канонам. При этом обрядовым расхождениям был придан принципиальный характер — как различиям в вере. А если вера отцов объявлена ересью, бунт неминуем. Протопопу Аввакуму не было и тридцати, когда он возглавил раскольников.
Ни уговорами, ни истязаниями, ни ссылками (сначала в Тобольск, потом в Пустозерск), ни посулами заставить Аввакума подчиниться патриаршей воле не удалось. В 1682 году по мотивам вполне политическим — «за великия на царский дом хулы» — строптивого протопопа сожгли. (Кстати, он на год пережил своего идейного противника, который, тоже по политическим мотивам, был сослан на Север, лишившись высокого сана.)
Любимыми ученицами Аввакума были боярыня Феодосья Морозова и ее сестра княгиня Евдокия Урусова. Феодосья слыла одной из первых московских красавиц, была родственницей царя. Овдовела рано и приняла тайный монашеский постриг. В своем доме устроила настоящий раскольничий монастырь. Здесь находили пристанище и защиту многие из тех, кто не желал творить крестное знамение по-новому — тремя перстами. Да и сам Аввакум не раз прятался у своей ученицы, состоял с ней в переписке, принимал от сестер материальную помощь.
Царь Алексей Михайлович приходил в ярость, когда слышал обо всем этом. В конце концов он потребовал, чтобы сестры отреклись от старой веры. Их пытали на Ямском дворе, вздергивали на дыбе, бросали полуодетыми в снег, били плетьми. Когда боярыню Морозову везли с пыток по улицам Москвы, она поднимала окованную руку с двумя вытянутыми перстами. Московский люд приходил в волнение.
«Да, велика сила слабости! Какая бы дикая, чуждая истинной человечности идея ни владела душой человека, какие бы мрачные призраки ни руководили им, но если он угнетен, если он в цепях, если его влекут на пытку, в заточение, на казнь, — толпа будет всегда останавливаться перед ним и прислушиваться к его речам; дети получат, может быть, первый толчок к самостоятельной мысли, и через много лет художники создадут дивные изображения его позора и несчастия». Эти слова принадлежат писателю Всеволоду Гаршину. Они прекрасно иллюстрируют драматические моменты русской истории. Подходят они и к этой ситуации, с одной только оговоркой: Феодосью Морозову никак не назовешь слабой. Она была необычайно сильна духом и намерения имела возвышенные. «Чудо, да подивишися ли сему! Как так? Осмь тысячь хрестьян имела. Домового заводу тысячь больше двухсот было. Сына не пощадила наследника всему. А нынче вместо позлащенных одров в земле закопана сидит за старое православие», — писал о Морозовой летописец.
Разлученный с матерью сын разболелся с тоски. Царь прислал лекарей, но, по предположению летописца, «они его так улечили, что в малых днях гробу предаша».