В последнем гастрольном турне из намеченных сорока концертов Вяльцева успела дать лишь тридцать один. В Курске она внезапно прямо на сцене почувствовала сильное недомогание. Консилиум лучших медиков, которых собрал муж, вынес страшный диагноз — рак крови.
Столичные газеты ежедневно сообщали о состоянии здоровья Вяльцевой. В сводках указывались температура больной, величина артериального давления, сообщалось о настроении артистки. К ней приглашали заграничных профессоров, было испробовано все — от сеансов магнетизма до визитов тибетских лам. Ей даже сделали новейшую по тем временам операцию — переливание крови. Ни минуты не колеблясь, в роли донора выступил полковник Бискупский, боготворивший свою жену.
5 февраля 1913 года газеты вышли с траурными заголовками: «Вяльцева скончалась». Согласно полицейским сводкам, в последний путь до Александро-Невской лавры ее провожала 150-тысячная толпа. Ей было сорок два года.
«Вяльцева умерла. Угасла как тихий аккорд сладкозвучной песни, и еще угрюмее и безотраднее стал Петербург. Да, это не преувеличение. За последние 15–17 лет не было, кажется, никого, кто бы так согревал, молодил и радовал петербуржцев, как Вяльцева. Ее серебряный голос пел нам о любви и о страсти, о весне, о солнце, об упоительном мае… И когда она пела, казалось, раздвигались стены концертного зала, и манила даль, и веял вольный ветер, а мы, «рожденные ползать», ощущали крылья и отрывались от земли, ее пыли и ее забот. По капельке, во всех концах России расточала она свои силы, сок своих нервов, кровь сердца и угасла, как лилия, оторванная от стебля. Она не вся умерла. Граммофонная пластинка сохранила людям тень ее голоса, но даст ли она понять не слышавшим ее, что такое была Вяльцева, в чем было ее очарование, что сделало ее «несравненной»?.. Это знаем только мы, ее современники, и тем горше наша утрата, и тем тяжелее думать, что ее уже нет!..». Так проникновенно писал об Анастасии Вяльцевой в газете «Раннее утро» Степан Гаврилович Петров, будущий пролетарский писатель Скиталец.
Проходят годы, сменяются поколения людей, а на афишах нынешних певиц нет-нет, да и промелькнет строчка: «Из репертуара Анастасии Вяльцевой». Эти слова звучат как заклинание, в них верят, как в талисман, способный приносить удачу. И романсы из репертуара Вяльцевой действительно могут принести удачу, настолько они полны жизнью, изящны и стильны.
МОМЕНТЫ ИСТОРИИ
Стрельцы перед казнью
Сергей Малинин
"Помню, я когда-то свечу днем на белой рубахе видел с рефлексами. Отсюда все стрельцы и пошли. Когда я их задумал, у меня все лица сразу так и возникли. И цветовая раскраска вместе с композицией".
Так рассказывал Василий Суриков Максимилиану Волошину историю создания картины “Утро стрелецкой казни”. Он всегда шел не от идейного содержания, а от зрительного образа. Достаточно было малейшего внешнего толчка, чтобы его богатое воображение начало создавать новый сюжет. “Боярыня Морозова” родилась из вороны на снегу, “Стрельцы” — из зажженной свечи.
Но воображению нечем было бы питаться, если бы Суриков не получил с самого детства запас художественных впечатлений. Эхо старины отдавалось в их сибирском доме. В семье соблюдались старинные обычаи, бережно хранились доставшиеся от предков-казаков оружие, одежда, утварь. Приехав после учебы в петербургской Императорской академии художеств в Москву, он смог переплавить свои детские впечатления в образы потрясающей силы.
“Началось здесь, в Москве, со мною что-то странное, — рассказывал Суриков. — Прежде всего почувствовал я себя здесь гораздо уютнее, чем в Петербурге. Было в Москве что-то, гораздо больше напоминавшее мне Красноярск, особенно зимою. Идешь, бывало, в сумерках по улице, свернешь в переулок, и вдруг что-то совсем знакомое, такое же, как и там, в Сибири. И как забытые сны, стали все больше и больше вставать в памяти картины того, что видел в детстве, а затем и в юности, стали припоминаться типы, костюмы… Но больше всего захватил меня Кремль с его стенами и башнями. Сам не знаю почему, но почувствовал я в них что-то удивительно мне близкое, точно давно и хорошо знакомое… И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души. Остановился недалеко от Лобного места, засмотрелся на очертания Василия Блаженного, и вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина”.
“Утро стрелецкой казни” было выставлено на 9-й передвижной выставке 1 марта 1881 года и вызвало множество споров. Публика, в течение целого десятилетия воспитывавшаяся передвижниками на литературной значимости и даже поучительности сюжетов, не приняла картину. Критики начали давать молодому художнику советы, причем живописная ценность полотна как будто выпала из их поля зрения. Газета “Московские ведомости” писала: “На чьей стороне стоит художник, изображая эту историческую минуту? Судя по тому, что главное место отведено семейному прощанию, отчаянию отцов, матерей, жен и детей, можно думать, что г. Суриков не на стороне Петра.
Тогда ему следовало пояснить нам свою мысль и наглядно изобразить перед нами, чем вызываются его симпатии к стрельцам. А если он симпатизировал стрельцам, то их следовало изображать не с такими разбойничьими лицами, как, например, у рыжебородого стрельца на первом плане…”
Не только критики, но и товарищи по цеху пытались “подправить” картину. "“Помню, “Стрельцов” я уже кончил почти, — рассказывал Суриков. — Приезжает Репин и говорит: “Что же это у вас ни одного казненного нет? Вы бы вот здесь хоть на виселице, на первом плане повесили бы кого”…Я и пририсовал мелом фигуру стрельца повешенного. А тут как раз нянька в комнату вошла — как увидела, так без чувств и грохнулась. После стер повешенного и больше уж не писал”.
По какой-то непонятной сейчас причине зрителям не хватало драматизма в этой картине. А ведь в ней есть огромный заряд напряжения. Правда, достигается оно не совсем обычным способом. Стрельца, ведомого на казнь, Суриков изобразил со спины. Зритель не видит лица приговоренного к смерти человека. Натурализм вообще чужд Сурикову, ему гораздо важнее показать психологию людей, встречавших смерть с мужеством и достоинством. Конечно, характеры у всех его героев разные. Рыжебородый стрелец не смирился, он готов, кажется, броситься на царя. Чернобородый стрелец в красном кафтане стоически воспринимает все происходящее. А возвышается над всеми фигура в зеленом кафтане — стрелец склоняет голову, прощаясь со всем “дольним” миром.
Как бы пи были выразительны фигуры стрельцов, все они “молчат”. И тем не менее эмоционально картина действует как взрыв. Она наполнена истинным страданием. Ощущением несправедливости смерти, жестокости власти. И конечно, горем матерей, жен, детей. Именно они “озвучивают” картину.
Обычно искусствоведы видят главную идею картины в противоборстве двух миров: старого, отходящего, и нового, в котором зарождалась Россия молодая. Новый мир — это молодой царь, “поднявший Россию на дыбы” путем самых радикальных, крутых преобразований. Он только что вернулся из своего первого заграничного путешествия, так называемого “Великого посольства”. Повидав разные страны, познакомившись со многими достижениями европейской культуры, он вернулся в Россию наполненный великими замыслами. И вся его фигура говорит о несгибаемой воле, о твердой решимости, с которой он готов бороться со всеми, кто будет мешать ему в его деятельности. А стрельцы привержены патриархальной старине, перемен они не желают. По наущению сестры Петра, царевны Софьи, они подняли бунт, порешив “идти к Москве, разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что от них православие закоснело, побить и бояр… государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев, сложился с немцами…”. Мятежные стрельцы были быстро разгромлены, и, вернувшись в Москву, царь учинил сыск и казнь.
В таком подходе к картине есть, конечно, своя правда, однако далеко не вся. Уже сама композиция картины говорит о сложном, нетрадиционном подходе художника. Суриков выстраивает композицию необычно, смещая акценты с переднего плана на задний. Фоном стал Покровский собор, но он показан с отсеченными главами. Известно, как Петр поступил с церковью, подчинив ее государству, своей могучей воле. Отсеченные главки Василия Блаженного, отсеченные языки колоколов, отсеченные головы стрельцов… А за спиной Петра — кремлевская стена, символ прочности государства, крепкой власти. Холодная, прямая стена с башнями и бойницами, несокрушимая, как и воля царя.