Мать детей, Магдалену Нильсон, урожденную Аронсон, знали, конечно, все. Первая «Мисс Горошина», черно-белая газетная фотография до сих пор висела в вестибюле администрации, хотя снимку было уже лет двадцать. Причиной этого в равной степени послужили красота Магдалены и ее фамилия. Аронсоны считались в поселке большими людьми, что едва ли упрощало нынешнюю ситуацию.
Монсон продолжал с натугой вспоминать, как зовут мальчика и девочку, видневшихся в окне, но, несмотря на все усилия, так и не вспомнил. Сам не зная почему, он помахал рукой, но ни один из детей не сделал ни малейшей попытки ответить ему. Они так и стояли в окне, глядя на Монсона. Ждали, что он отыщет их младшего брата. Сделает так, что все снова станет хорошо.
Глава 3
Вероника считала себя в общем и целом неплохим человеком. Она сортировала мусор, вовремя оплачивала счета и время от времени жертвовала мелочь на благотворительность.
А вот в церковь она не ходила уже много лет. Церкви вызывали у нее неприятные воспоминания. По причине тех же воспоминаний она звонила отцу всего несколько раз в месяц. Оттягивала разговор до последнего, пока нечистая совесть совсем не заест. Прежде чем отец снимет трубку, могло прозвучать гудков восемь. Затем следовали щелчок — отец снимал трубку — и несколько секунд молчания: оба, вопреки здравому смыслу, надеялись услышать на том конце не тот голос. Потом — разочарование, когда их настигала реальность, разочарование, которое обоим ни разу не удалось скрыть, разочарование, совладать с которым не могла никакая светская болтовня.
Вероника много лет не ездила домой, в Рефтинге, даже на дни рождения, крестины или похороны, хотя, конечно, должна была бы. Она знала, что обитатели поселка обращают внимание на такие вещи. Обсуждают их.
Ее это раздражало. Раздражало и то, что она, хоть и уехала из Рефтинге больше пятнадцати лет назад, до сих пор думает о нем как о доме.
Они с Руудом стояли на широких ступенях перед серой коробкой шестидесятых годов постройки — Общественным центром. Дождь кончился, и от тепла, накопившегося в асфальте, металле и бетоне, влажность в основном уже испарилась. Аромат свежести улетучился, сменившись запахом закисшего мусора, объедков и выхлопных газов. Обычный выдох летнего города. Вероника на пару секунд закрыла глаза, наслаждаясь ощущением гармонии, от которого вот-вот останется только отзвук.
— Спасибо. Ну, до встречи на следующей неделе… — Седовласая прощалась так, что утвердительная фраза прозвучала, как вопрос. Словно женщина сомневалась в их будущих встречах.
Вероника кивнула, пожала женщине руку. Рука была сухой, хрупкой и напоминала лапку птенца.
— Да, до встречи.
Седая спустилась на четыре ступеньки, полуобернулась и нерешительно помахала. Потом покрепче прижала сумочку с жемчужинами скорби к груди и зашагала по тротуару.
Они молча смотрели, как женщина уходит к метро.
— Ну, как, по-твоему, все прошло? — спросил Рууд, не отрывая взгляда от удалявшейся женщины.
Вероника пожала плечами.
— Нормально. — Ответ содержал равные меры лжи и правды.
— Угм. — Рууд выудил из кармана пакетик табака, сунул под верхнюю губу, прижал языком. — Ты не много задавала вопросов.
Она снова пожала плечами.
— Не хотела мешать ритму. — Она покосилась на Рууда, сожалея о своем резком тоне. Немного самокритики не помешает. В конце концов, оценивают ведь именно ее. И прибавила: — Но мне, разумеется, важна ваша точка зрения.
Рууд покривился — или просто поправил во рту пакетик табаку.
— Если ты начинаешь задавать вопросы, другие тоже отваживаются спрашивать, — объяснил он. — Очень важно сделать так, чтобы в группе завязался разговор, а не просто шли монологи один за другим. Чтобы все принимали участие. В этом смысл групповой терапии. — Рууд повернулся к ней, улыбнулся чуть неловко. — Хотя ты и без меня это знаешь. Просто немножко застоялась. Еще пара бесед — и все будет как надо.
Она кивнула, избегая смотреть ему в глаза — вдруг он поймет, насколько легче ей стало. Седая уже скрылась из виду. Затерялась среди зданий, как испуганная мышь.