— Ничего я не открывала!
— А кто?
— Откуда мне знать? Может вы сами!
— Да делать нечего! Я в дела живых не лезу, пока они сами ко мне не приходят!
— Но…
— ЛУка ничего тебе не сказал, идиотка кусок? — взмахом руки мужчина оборвал Степаниду и поднялся, — ладно, я поясню!
— Я не знаю никакого Луку, — начала было женщина, но строгий взгляд князя вынудил заткнуться.
— Проход в мир мертвых может открыть только Ягиня.
— Не только! — тут же возразила Степанида, — еще ведьма, если она замужем за стихийником!
— Ты замужем за стихийником? — поинтересовался мужчина, скрестив руки на груди.
— Нет…
— А проход открыла! Значит, что?
— Ничего! Я ничего не открывала!
— Упрямая, что осел! — вздохнул Князь, — и все же ты его открыла.
— И я типа Ягиня? — фыркнула, но мужчина глядел до того серьезно, что она прониклась, — да ну нафиг! Я — хранительница портала?
— Можно и так сказать. Но мне привычней по-старинке. Ягиня.
— Ладно, допустим, чем докажете?
— Будучи живой, ты уже второй раз беспрепятственно входишь в наш мир. Если ты не богиня, то только ягиня.
О, стихами заговорил! Гляди какой жених завидный! — заулыбался мужчина и вернулся на свой стул, наклоняясь к Степкиному лицу, — и тебе от меня не пахнет! — добавил ликуя.
— Не-а, — пробормотала на выдохе женщина, отстраняясь, насколько позволял размер кресла, — но это ничего не доказывает, — она упорно отказывалась верить, хоть как назло в подробностях припомнила все, что рассказывала о мертвяках Лукерья.
— Обитатели Мертвого Мира, пахнут тленом. Живым априори этот запах не нравится. Подсознательно. Он вселяет страх. Ты меня боишься?
— Боюсь!
— Брось. Серьезно!
— Ну… да не знаю я! — выкрикнула, — после сегодняшнего меня ничего не пугает!
— Вот и разобрались. Ты — истинная Князя Мертвых, — изрек довольно.
— Да тьфу на вас!
— И я тебя люблю!
— Любил волк кобылу и съел!
— А ты классная! Прямо сам себе завидую!
— Так, хорошо, а Манара где? Там, в лесу осталась? Ой блин, мальчики волнуются наверное!
— Вы вместе с потолка рухнули. Так что тебе еще премия полагается за возвращение беглянки. Вернулась она, так скажем… к своим процедурам. А мальчики… переживут как-нибудь, — ответил безразлично.
— А что за процедуры?
— Горяченькие такие, термальные…
— Бред какой. А можно вместо премии домой?
— Не можно!
— А что за премия тогда?
— Хочешь — золотом? Или дом на берегу озера? Может, рабов?
— Какого еще озера? — спросила недоверчиво, решив что князь того, тю-тю, тронулся. Об озере в Аду толкует.
— Потом покажу, выберешь любое, здесь их много.
— И все, небось, термальные?
— Разные…
— А рабы простите кто, зомбаки?
— Почему сразу зомбаки? Ну да, не живые конечно, но ооооочень исполнительные!
— Мамочки и куда я попала?
— Домой, невестушка! Так что, пошли жениться? Уж очень брачной ночи хочется!
— Эй-эй! Стой! — Степка, наконец испугавшись, выставила перед собой руку, — отпустите, пожалуйста! — и стала молить, в глазки жалостливо заглядывая, — ну зачем я вам такая нужна? Страшная, опухшая, еще характер вредный! И вообще, у меня муж умер! — вспомнив Грея на глаза действительно набежали слезы, которые она вытерла рукавом, — у меня правда, не лучший день…
— А я не привередливый! — ответил князь, не смилостивившись, — знаешь, сколько у меня женщины не было?
— Пусть эта тайна умрет с вами!
Князь стал что-то бормотать и загибать пальцы, на восьмом почему-то сбивался и начинал сначала. Потом плюнул и встал на ноги:
— Все! Пошли!
— Не-е-е-ет!!!
Место, куда приволок Степаниду Князь Мертвых, было похоже на алтарь в сумеречном лесу. Но никаких трупаков, скелетов, или смертей с косой, им не повстречались. И не жутко вовсе. Мрачноватая обстановочка, конечно, но не так чтобы!
Холм с полянкой, посреди полянки ковер расстелен, расшитый золотом. А из узоров, такие же черепа, что на пиджачке князя. Миленький. И сочетание черного с золотом очень даже стильненько. Вот бы пару клумбочек разбить, клематисовую арочку сделать. И розы, непременно синие… Спохватившись этим мыслям, Степка обругала себя разными некрасивыми словами.
А в воздухе пахло… не то лавандой, не то полынью.
— Так, становись на ритуальный ковер, будем жениться!
— Слушайте, я все равно не скажу вам «Да!»
— Больно надо! Становись, кому сказал!
— Не стану! Ай! — по неосторожности князь дернул Степаниду за поврежденное запястье, причинив дикую боль. Аж искры из глаз. А боль для Степки, ну вы помните, да? Стоп-кран.
Короче говоря, досталось князю. За все злоключения сегодняшнего дня. Кафтан порвала, причесочку истрепала, фингал поставила. Когда удержать пытался, прокусила руку, щеку расцарапала и пока не выдохлась, не успокоилась. А как успокоилась, челку с лица смахнула и запыхавшись, сказала:
— Ну как, еще не передумали жениться, дядя?
— Ты чокнутая! — заявил князь, прижимая к груди прокушенную ладонь и сокрушенно покачал головой, — дура, да?
— Чокнутая дура! — согласилась, — так я пошла домой, да?
— Так все! Устал я с тобой! — князь сел наземь прямо у ритуального ковра, сняв разорванный пиджак, — вредительница… Второй кафтан извела. Рубашку любимую вином залила. Злыдня!
— Еще какая! Я предупреждала, что у меня день тяжелый!
— Тормозишь ты, Ягиня-Слагалица! Я и так, я и сяк намекаю. Пугаю битый час. Серьгу рви, дура! — последнее гаркнул зло, в сердцах выбрасывая пиджак.
— Се-серьгу?
— Серьгу, которую на тебя Л?ка повесил! — князь вскочил, схватил ее за шею и потянул на себя. Впечаталась Степанида носом в его рубашку, ощутив свежий, прохладный запах мыла и… больше ничего. Вот ни на чуточку никаким тленом не воняло. Может у нее с обонянием проблемы?
Сжав шею так, что она вынуждена была стать на цыпочки и зашипеть, он подтянул ее повыше и прокричал в лицо:
— Для особо сообразительных! Рви серьгу, и он заявится тебя спасать! Усекла?
— Не… не кричите вы! — Степка вырвалась из захвата и отступила, потирая шею, — на мне и так места живого нет! Грабли распустил!
— Рви серьгу!
— Да не хочу я, отстаньте!
— Рви, идиотка!
— От идиота слышу! — на всякий случай Степка попятилась, по сторонам глядя в поисках какого-либо оружия. И все равно не боялась. Так, опасалась слегка. Не то умом от пережитого тронулась, не то чуйка была, что зла ей князюшка не причинит…
— Что, таки согласна замуж? — князь прищурил подбитый глаз.
— Да ни за какие коврижки!
— Тогда рви серьгу!
— Да не буду я этого брехуна звать! — Степка в сердцах даже притопнула, — и зовут его Лапа! С Лукой не знакома! Слушайте, может вы меня перепутали с кем?
— Да клал я на ваши разборки! — взревел мужчина, — или моя постель, или его! Выбирай!
— И не подумаю! Мне вообще-то Числобог свободу выбора обещал! Пошли вы оба, знаете, куда? — и фигу скрутила, почти под нос правителю мертвяков подсунув.
— Ну, чертовка! — князь вышел из себя окончательно, прыгнул на женщину и рванул серьгу. Степанида заверещала, вцепившись в пострадавшее ухо, по которому струйкой потекла кровь, так как серьга осталась у руке князя.
— Больно! — а боль для Степанида, ну вы помните…
«Жених с места, другой на место»
— Руки от нее убрал! — голос Белого Волка пробился сквозь звуки драки, хотя это больше было похоже на избиение невинных князей. Степка сидела верхом на поверженном противнике и лупила его куда доставала, рыча фурией. Мужчина же закрыл лицо ладонями и просто пережидал бурю, — Казимир, я два раза не повторяю!
— Лука!
— Лапа?!
— Лука, ну наконец-то!
— Ты! — ловко спрыгнув с Князя Мертвых, Степанида, позабыв про все свои раны, стала наступать на Лапу (да-да, это был именно он), тыча пальцем в грудь, — ты! Да ты! Да я тебя! — запыхавшись она остановилась, тем более, что Белый Волк почему-то не отступал. Глядел на нее странно. Эдаким компотом из грусти, радости и тревоги. А может ей и мерещилось.
— Здравствуй, красавица! — сказал не улыбаясь, глядя до того пристально, вроде лет сто не видал и наглядеться не мог. Шарил глазами по лицу, шее, декольте. Опухшему лице, шее и декольте. Степка вдруг засоромилась, что в столь неприглядном виде стоит тут пальцами тычет, однако отогнала эту мысль, насильно припомнив себе Лапины прегрешения.
— Козел! — сказала в сердцах и толкнула его кулаком в грудь, — брехун! Межеумок! Пресноплюй! — поковырялась в памяти, припоминая обзывательные словечки из лексикона Лукерьи, — Рахубник! Телеух!
— А рахубник-то чего? Я мужчина серьезный, на чужих женщин не заглядываюсь, — и наконец улыбнулся во весь рот. Прижал Степанидкин кулачок к груди и на миг глаза прикрыл. И только сейчас женщина разглядела, что выглядел он изможденным. Похудел, синяки под глазами, кожа, как у серьезно больного. И совестно стало. А вдруг его в плену мучили? Он же за место ее им сдался. Однако жалеть его не спешила, помня о мерзком поступке.