Он обласкал каждую грудь, зацеловал обе сжавшиеся вершины и только тогда опустил руку на мягкий животик. Степка замерла, напряглась. Но он отвлек ее, прикусив сосок и подув. Ладонь юркнула под резинку эластичных боксеров и аккуратно погладила.
— Рыженькая, не бойся меня, я помню про меч и ножны… — глухо проговорил, выпустив сосок изо рта, — расслабься, пусти-и-и-и меня…
Подчиняясь, туго сведенные вместе ноги расслабились. Она капитулировала, особо-то не сопротивляясь. Длинные пальцы тут же скользнули по нижним лепесткам, погладили, отметив готовность к вторжению.
Она была такая скользко-мокрая, что водяник едва не слетел с катушек от понимания, что сам ее к этому привел. Что-то бормоча под нос прямо в разогретую от поцелуев грудь, проник неглубоко внутрь средним пальцем.
Женщина вскрикнула и непроизвольно раздвинула ноги шире, подавшись навстречу пальцу.
— Ш-ш-ш, я сам, сам, не помогай мне…
Он захныкала и стукнулась затылком о подушку.
— Сними…
— Что? — пошевелил внутри, усилием воли давя собственное возбуждение, которое рвало спортивные штаны.
— Все… сними…
— Так? — покинув влажную глубину, сорвал свои боксеры с ее тела.
— Да… и… с себя…
— Ну нет, — снова впился в сосок, раздвинул ее ноги в стороны, одну придавив коленом, чтоб не зажималась. Медленно пробежался пальцами вверх-вниз, прощупывая и утверждая собственную власть, вырвав еще несколько стонов. И только когда она требовательно захныкала, стремительно ворвался внутрь двумя пальцами. Степка закричала так громко, что на мгновение оглушила его.
— Больно?
— Не-т, сильно, слишком…
— Слишком, что? — спросил громким шепотом, не владея голосом.
— Слишком… все…
— Слишком… тугая… — прохрипел в унисон.
Не выдержал. Приподнялся на локте и впился в рот. Ловил стоны, прикусывал губы, проникал языком глубоко. Совершая круговые движения пальцами внутри женского естества, терял разум и дурел от ее реакции.
Она задыхалась, раскалывалась на осколки, почти подходила к краю, приподнимая бедра вслед за его рукой, когда он выскальзывал. А когда большой палец, скользя по влажным складкам, коснулся тугого бугорка, закричала прямо ему в рот. Митя слизал предвестников ее оргазма поцелуем, втянув податливые губы в себя и стал осатанело ласкать тремя пальцами одновременно. Два внутри, один снаружи.
Кончила Степка мощно, согнувшись под неестественным углом, сжав его руку ногами, сорвав голос, выкрикнув на пике:
— Ми-и-и-и-и-и-и-тя…
Не дав ей прийти в себя, придавил к постели своим телом, распластал, вдавил в матрас. Прижался к еще пульсирующему бугорку своим возбужденным органом и надавил. Степка распахнула изумленные глаза и встретилась с личным цунами. И когда он только раздеться успел?
— Не бойся! — прохрипел, распиная взглядом, лишая слов протеста, — не нарушу… правила…
Слагалица сглотнула испуг, таким она его еще не видела ни разу. Лицо искажено страстью, глаза стали огромные-огромные и в них девятый вал. Шевельнулся на ней. Медленно толкнулся, скользя стволом вдоль лепестков. Степка ахнула и сжала ногами его бедра, ощутив вторую волну возбуждения.
Митя обезумел. Уперев ладони в подушку у ее головы, жадно глядел в глаза и терся собственной твердыней. А она обвила его ногами, вонзила ногти в ягодицы, в кровь прокусила губу и… наслаждалась.
Когда он не вынес томительно-тягучего наслаждения и ускорился, она сама впилась в его губы, приподнявшись на локтях. Их вскрик слился воедино, смешавшись с дыханием, кровью и общим наслаждением. Степке показалось, что ее затянуло в водоворот, сдавило, сплющила, а потом со всего размаху шлепнуло об берег. Дыхание вырвалось из груди, тело сжалось в мучительном экстазе, еще более сильном, чем первый, и рассыпалось на песчинки.
На живот выплеснулась влага Митиной любви и это ощущалось настолько правильным, естественным и родным, что у нее на глаза опять набежали слезы.
Водяник издал тихий, протяжный стон сквозь сомкнутые губы, задрав голову вверх. Кадык дернулся, плечи выгнулись назад, словно он сдерживался, а оргазм его ломал. По груди, спине и лицу катились капли крупного пота, кулаки побелели от напряжения, сминая простыни.
Все кончилось и он испугался, что обидел ее животным натиском, желанием пометить, застолбить своей хоть ненадолго. Прижался лбом ко лбу и выдохнул:
— Прости, Панни, я… чокнулся, кажется…
— Какое чудесное сумасшествие… — ответила она не открывая глаз, — давай еще раз… чокнемся…
— А ты… шалунья! — он рассмеялся, повернулся на спину, утянув ее за собой, уложил себе на грудь и поцеловал мокрые кудряшки, — чокался бы и чокался…
— И я…
— Мить, — позвала через минуту, — как же хочется послать все задницу!
— Угу, заманчиво, — ответил, поглаживая ее спину, — но нельзя…
— Не хочу уходить отсюда! Не хочу испытывать все то… ну…
— Я понимаю, не надо, не объясняй!
— Тебе больно…
— Больно…
— Это неправильно…
— Так сложилось…
— Я против, я не хочу, я не выбирала эту судьбу! Я с тобой хочу быть, только с тобой!
— Скажи мне, где ты пропадал два дня? Я тебе звонила, звонила… Волноваться начала.
— Инфу искал.
— Какую?
— Обо всем, что сказал огневик.
— Ты про деда своего и Первую Слагалицу?
— В том числе. Зацепил он меня. Да и хотелось убедиться что не врет, а не просто выполнять сказанное, как покорный баран.
— А где искал?
— Как, где… на дне…
— На каком дне? Реки, что ли?
— Можно и так сказать. Там связь не ловит и процесс сложный, требует времени.
— И чего там, на том дне?
— Не что, а кто… Ведуница-хранительница. Она как семейная книга каждого водяника. Там все знания, которые оставляют нам предки. Однажды и я свои ей оставлю…
— И что, нашел что-то?
— Нашел. Но не все увидел. Почувствовал, что с тобой что-то произошло и прервался. Испугался очень, — ладони сжал на ягодицах до боли, словно наказывая за свой испуг, — пожалел, что был далеко, не успел… Когда примчался, ты уже на Поляне была…
— Прости… я не знала, что так получится и что меня вырубит на неделю…
— Что произошло, от чего тебе плохо стало? Сосед убивался, едва головой в дуб не бился. Сказал, что ты у него дома сознание потеряла, кричала, плакала, говорить не могла. Парни у него обыск устроили…
— Вот дурачки, я ведь сказала, что он не виноват. У меня видение было, — сказала тихонько, — не первый раз уже.
— И что ты видела?
— Ой, Митя, я такой ужас видела, я и правда там умерла…
— Что???
— Ш-ш-ш, послушай… Мне кажется я была в прошлом, в теле Первой Слагалицы и видела твоего деда, Меча. А еще я, то есть она… загнала себе в сердце нож!
Степка все ему рассказала. Волнуясь, сбиваясь и дрожа, вновь окунувшись в ужас того видения. Когда завершила, так тряслась, что Мите пришлось заматывать ее в одеяло.
Он сходил на кухню, принес ей горячий чай, и пока она его пила, сел рядом и нахмурился.
— Интересная история. Значит не дед ее до самоубийства довел, а она сама. Не вынесла невольной измены. Первая ложь огневика.
— Б-бедная… Мить, она так страдала. Через меня вся ее боль прошла, на изнанку вывернула, — водяник ничего на это не ответил, его осень интересовало иное.
— Кто же тот второй и почему она не почувствовала разницу? Ведь не обязательно видеть любимого, чтоб узнать его. Рост, запах, ласки, у каждого разные!
— Н-не знаю. Она как в бреду была. Судя по всему они давно не виделись… не распознала…
— Странно, все равно.
— А что ты узнал?
— Почти ничего… важного. Подтвердилось, что у деда было семь дочерей и когда он их вырастил и они покинули отчий дом, еще раз женился. И… в общем не один раз даже. Я со счета сбился сколько у него было жен.
— Может он пытался забыться? Согласись, такое пережить не легко.
— Согласен… Не мне его судить и даже не огневику.
— А еще что? Хоть что-нибудь интересное? Например почему Вода с Землей поссорились? Что он такого сделал?
— Про это ничего. Но кое-что интересное было и я постоянно об этом думаю.
— Да, и что же?
— Это так дико, — он говорил глядя в окно-иллюминатор и выглядел так, словно сейчас скажет нечто невероятное, — я ведь деда видел старым очень, совсем древним стариком…
— Ну и?
— Ведуница-хранительница показала мне его молодым…
— И-и-и? Что, красивый?