— Степушка, Лукерья правильно говорит. Полянка твоя священное место, ты туда даже нас не водишь!
— Что мы знаем о нем? — добавил Антон, — я бы не рисковал.
— Славик, он же твой друг, скажи им! — повернулась к участковому женщина.
— Лапа надежный!
— Вот видите! Что вы в самом деле черствые такие? Он же умирает, а мы здесь спорим!
— Степушка. Это не черствость, а сомнения. Как он спас тебя? Почему мы не видели тебя, а он нашел? Кто он такой и почему из-за чужой женщины подставился под зубы хапуна? Пришел сюда, а не передал через Вячеслава информацию?
— Он на тебя глаз положил, — добавил Антон.
— Что? Да нет же! — ахнула Степанида, — он… он просил ему суженую найти. У него нет ко мне ничего!
— В этом не уверен, — проронил Вячеслав, — он так рьяно ввязался в дело с хапунами, словно у него свой интерес, а не другу помогает. И смотрит на тебя, как…
— Как? Что вы выдумываете?
— Как-как, словно ты его, а мы тут лишние. Петра Ильича от тебя чуть с мясом не оторвал, хоть на ногах едва стоял.
— Так, остановитесь! — Степка закрыла лицо ладошками, пытаясь собраться с мыслями. Непредвиденный поворот.
— Он тебе нравится? — это уже Митя спросил, чужим, холодным голосом.
— Мальчики, ну вы что? — она смотрела на них сквозь растопыренные пальцы и не узнавала. Таких лиц еще не доводилось у них видеть. Злые, перекошенные, — у меня с ним ничего нет! Я просто спасти его хочу! Вы… вы знаете, как мне там страшно было, на мертвой земле с теми хапунами? — она заплакала, вспомнив тот ужас. Опустив руки, поочередно поворачивалась к каждому жениху, — я кричала, звала вас! А вы не слышали меня! Даже головы не повернул никто! А они, те… вонючки сказали… что туда, куда они меня отправят, я буду… — она осеклась не в силах произнести это вслух, — а он пришел и спас меня! И даже проклятие наложил на того, кто меня ударил! А вы! Вы! Черствые чурбаны! Он умирает! А вы со своей ревностью носитесь!
Внезапно она ощутила холод. Где-то в районе груди. Он замораживал внутренности и мешал дышать. А потом поняла, что это и испугалась. Предчувствие надвигающейся, пусть не беды, но серьезной проблемы. Липкими присосками дурного предчувствия в горле, сдавливающего, предостерегающего. Ладони затерпли от необходимости остановить это, не допустить.
«А что, если это испытание, которое я должна пройти? Сберечь семерых! — слова, намертво въевшиеся в память, — нам нельзя ссориться! Если мы сейчас разругаемся, то кто знает, чем все обернется…»
Но как отказать в помощи тому, кто вытащил из передряги? Влип в смертельную опасность только ради нее, Степаниды? Нет, Лапа не враг, она это чувствовала. «Надо что-то сделать, убедить их согласиться со мной. Вот только как, какие слова подобрать?» Она глядела на них расстроенно, беспомощно опустив руки. По щекам текли крупные слезинки, одна за одной, одна за одной.
— Я не смогу спокойно жить, если не спасу его, — прошептала тихонько, — не смогу…
— Степушка… — Петр Ильич оказался рядом и крепко обнял, спрятав ее голову у себя на груди, — не плачь, родная, не рви душу слезами! Это… не ревность, ну… или не только ревность, пойми, ты женщина эмоциональная, а мы мужики, нам о безопасности твоей подумать надо в первую очередь.
— П-пожалуйста, давайте не будем ссориться! — она заглянула в его добрые глаза, ища в них понимание и ожидая поддержки, — доверяйте мне, мы же брак создавать собрались, а вы… вы, набросились на меня, словно я что-то плохое сделала! А я… спасти жизнь хочу!
— Рыженькая, — уставшие глаза Мити даже потускнели, он опустился на табурет, сдавливая виски, пытаясь избавиться от головной боли, — мы не тебе не доверяем, мы чужаку не доверяем. И да, видеть рядом еще одного мужика… не кайфово.
— Мы за твое спасение по гроб жизни ему обязаны будем, но…
— Если мы будем продолжать спорить, то этот гроб жизни наступит слишком рано! — выкрикнула она, снова воспламеняясь, — мальчики, послушайте, вы мне дороги, очень! Меньше всего я хотела бы ссориться с вами, но… я просто обязана что-то сделать. Если не вести на Поляну, то я хотя бы сбегаю за водой и попытаюсь напоить его здесь…
— Нет!!! — четыре возмущенных голоса едва не оглушили, — целовать его ты не станешь!
— Так! — Степка закрыла глаза, подышала, пытаясь успокоиться, чтоб не наговорить лишнего. Освободилась от объятий Петра и отошла от женихов к окну, уставившись в ночь, — Предлагаю компромисс. Я обещаю вам, как только мы спасем Лапу, он тут же исчезнет из моей жизни. Я не верю в его воображаемые чувства ко мне, но спорить не вижу смысла. Пусть так. Но как только он поправится, я серьезно с ним поговорю. Прогоню, в конце концов.
— А ты не запамятовала часом, ежели один разочек на Полянку путь укажешь, он тудысь шастать смогет когда сгораздится, — встряла Лукерья.
— Если все получится с исцелением я скажу слова, которым меня Евдотья научила и ход туда ему станет закрыт. Как с Мишкой было. Кстати, а про Апгрейда знаете что-то?
— Кого?
— Про медведя, видели его?
— Нетути, не видали! — ответила Лукерья, — на чаек не наведывалси.
— Надеюсь у него все хорошо… Так что, мы договорились? Тем более, что со мной на Полянку Митя пойдет.
Женихи молчали долго. Степка напряглась, готовясь к отказу, означающему размолвку. Но и уступить она готова не была. Нет. Только не в этом случае!
— Ладно, — Петр Ильич сдался первым, хотя было видно, что далось ему это нелегко, — я доверяю тебе, родная. Отведем вас до Поляны, а потом с Антоном закончим одно дело.
— А я поеду к Никите, — добавил Славик.
— Хорошо, Амазонка, — Грозный поднялся на ноги, размял спину, — и я соглашусь на эту авантюру, но только потому что мы ему обязаны за твое спасение. А дальше видеть его рядом с тобой желания нет. А то ходит, понимаешь, без портков, обниматься лезет.
— Спасибо мои хорошие! Вы лучшие! — и она бросилась их всех обнимать и целовать. А про себя подумала, что хорошо, что с ними нет сейчас Гора и Никиты. Тех точно уговорить не удалось бы.
Дружной толпой, в окружении телохранителей олигарха они выдвинулись к Полянке. Очень удачно у Степки осталась Митина одежда и обувь, которую он ей одалживал, иначе пришлось бы ему по снегу идти босиком.
Лукерья собрала в сумку немного еды, покрывало, несколько полотенец и на прощанья прошептала строго:
— Не набедокурь тама, иш как женихи зазлобились. Странь эта белобрысая не стоит того! Мож он облуд какой, али пятигуз, а ты за яво гузку рвешь!
— Нет Лукерья! Я чувствую, что он добрый! И жизнь человеческая, она много стоит!
— Ну гляди-гляди…
— И вообще, что я сделать могу? В самом деле, за кого ты меня держишь? — вспыхнула Слагалица.
— Не серчай, хозяюшка, тревожно мне. Вестимо, лопочу чаво попало, — тут же пошла на попятный охоронница.
— Ладно. Хорошо все будет! Очень я на водичку надеюсь.
— А про огневика, чаво мекаешь? Неужто истинно он заказ на Сваятельниц дал хапунам?
— Не знаю. Я подумаю обо всем чуть позже, — Степка потерла слипающиеся от усталости глаза и всунула руку в пуховик, — что ж избы все горят, а кони бегут, а?
— Чаво? Каки избы?
— Та никакие, это я так, стих вспомнился. Пойду, время не ждет!
Но на пороге остановилась и добавила:
— Люблю я вас всех… спасибо, что вы у меня есть.
У дуба разделились. Митя забрал у Славика Лапу, которого тот нес вместе с Соловьем, взвалив на плечо.
— Антон… у меня просьба есть. Ты с моим рыкоем ладишь, спроси у него, как там Апгрейд, а? Мне казалось, они поладили.
— Хорошо, Амазонка, я узнаю. Но он пока хапуна пленного стережет, — Антон приобнял ее и чмокнул в лоб, — у нас, к слову, тоже новости есть.
— Хорошие, надеюсь?
— Мы узнали кому служили двоедушники.
— Здорово! Молодцы! Теперь сгорю от любопытства!
— Пойдем, Рыженькая! — подал голос Митя, — тяжелый твой подопечный!
— Бегу!
— Через два часа будем ждать вас здесь! — крикнул в след Петр Ильич и Степка с Митей за руку исчезли за дубом.
— Прости, очень тяжело? Тебе наверное отдыхать надо, а ты со мной возишься.
— С тобой я готов возиться с утра до вечера, перестань Панни, — ответил Митя, — прорвемся…
Степка вздохнула и повела его вокруг дерева, отсчитывая круги.
— Хорошо здесь у тебя, тепло. Спокойно как-то, — сказал Митя, оказавшись на Поляне, — и светло, словно сейчас не глупая ночь, а ранний вечер. Очень похоже на мой мир.
— Здесь всегда так. Яркое солнышко, или приятные сумерки. Люблю здесь бывать, — они говорили шепотом, словно боясь нарушить очарование окружающей природы, — клади его у ручья, сначала промоем рану.
Они снова раздели Лапу. Тот стал похожим на настоящий труп, черты лица заострились, сеть вен стала ярче, а кожа возле царапин почернела. Запах от него шел нестерпимый.