Т.А. Ну, а если кто-то был не согласен с директором института? По своему опыту знаю, что полемизировать с некоторыми китами от науки, если это твое начальство, бесполезно и небезопасно.
А.В. Могу сказать совершенно искренне: Валерий Иванович умел слушать других и соглашаться, если доводы были убедительными. Он анализировал всю сумму данных по пациенту и все мнения. Кстати, он никогда не пытался скрыть, если чего-то не знал. Ну, невозможно помнить все названия, допустим, наследственных редких синдромов, да еще из других отраслей медицины! Кстати, у него была очень развитая интуиция. При какой-то неясности, колебаниях он интуитивно выбирал правильное решение.
Т.А. Да, врачевание — это все-таки не только наука, но и искусство, конечно, на хорошем теоретическом базисе и с достаточный опытом. Но вернемся к детству нашей российской трансплантологии. Орган пересажен, а дальше?
А.В. Опубликованных протоколов (в данном случае — рекомендаций по ведению оперированных. — Т.А.) тогда не было. За рубежом, правда, уже существовал некоторый опыт, но надо было набирать свой. Кстати, в период конфронтации многие совместные с западными учеными программы были закрыты. А вот в вопросах трансплантации сердца сотрудничество не прекращалось.
Т.А. Видимо, наших специалистов в мире заслуженно уважали. А что же после операции, какие тут возникают проблемы?
А.В. Даже если донор хорошо подобран по генотипу, иммунная система обязательно реагирует и может вызвать реакцию отторжения. Она проявляется по-разному, но в той или иной степени возникает всегда. Существуют лекарственные препараты, которые тормозят реакцию отторжения, подавляя иммунитет. Но тут есть свои сложности. К примеру, если в транспорте кто-то чихнул, для вас это не опасно, а больной, получающий подобные препараты, обязательно заболеет. Снижаются противовирусный, противобактериальный, противоопухолевый иммунитеты. Поэтому при назначении иммуносупрессивных препаратов приходится все время учитывать баланс вреда и пользы, степень того и другого рисков. Нужно было отработать оптимальные дозы, показания для их снижения или повышения. Короче, нужно было создать наш протокол ведения таких больных.
Т.А. Насколько я понимаю, раз трансплантации в нашей стране идут, и идут успешно, значит, эти сложные задачи были решены. А как обстоят дела сейчас?
А.В. В НИИ трансплантологии прекрасно отработана техника трансплантаций сердца, печени и почек. Есть протокол. Есть мощная лабораторно-экспериментальная база. Трансплантации делаются. Они, безусловно, нужны. При некоторых заболеваниях, таких как, например, хроническая почечная недостаточность или цирроз печени, спасти может только пересадка. Больным ишемической болезнью сердца (ИБС), не диагностированной вовремя, плохо леченной, больным с миокардитами (воспалительными заболеваниями мышцы сердца), кардиомиопатиями (пока недостаточно изученной тяжелой патологией сердца) иногда тоже может помочь только пересадка сердца. У нас есть очень хорошие результаты и счастливые истории. Безнадежная пациентка, которой пересадили почку, смогла создать семью, даже родить. Другая, Алла Гриднева (она выступала в телевизионных передачах), которой пересадили сердце, вышла замуж, работает журналисткой по связи с общественностью при НИИ трансплантологии.
Т.А. Как я понимаю, у нас есть великолепные специалисты, накоплен большой опыт, все отработано. Но почему же так много людей гибнет, не дождавшись помощи?
А.В. В отечественной трансплантологии остаются серьезные проблемы. Первая из них, конечно, недостаточное финансирование. Трансплантации обходятся очень дорого, а медицина у нас вообще недостаточно финансируется. Губит и черный пиар. Врачей обвиняют во всех смертных грехах. В результате не очень компетентные люди решают судьбу целого направления в медицине, закрывают перспективные программы.
Вторая проблема трансплантации смыкается с проблемой создания искусственных органов. Был, например, проест создания искусственного сердца с изотопным источником питания После чернобыльской аварии перестраховались — на всякий случай закрыли. А если бы эта программа продолжала развиваться, да с использованием современных микрочипов, медицина, может быть, получила бы нечто очень ценное. Сейчас, например, уже созданы кардиостимуляторы с системой обратной связи, которые могут менять частоту сокращений сердца в зависимости от физической нагрузки, частоты дыхания, наличия или отсутствия отеков. Просто фантастика!
Еще одна проблема — не хватает донорских органов для пересадок. У нас, в отличие от других стран, не проводится работа с общественным мнением по поводу донорства. Во время командировки в Италию в одной церкви в Риме я видел плакат, на котором было написано: «Не забирай с собой на небо все свои органы, оставь их нуждающимся на земле». А впервые такие плакаты появились в Испании. В этих странах приветствуется подобная своеобразная благотворительность после смерти, люди сочувствуют обреченным, считают своим долгом помочь кого-то спасти. (Кстати, Испания, не самая богатая страна, сейчас занимает первое место в мире по уровню здравоохранения. Раньше на первом месте была Канада.)
Идеально было бы, конечно, выращивать органы из стволовых клеток Но надеяться на это пока не стоит До сих пор не получена даже чистая культура стволовых клеток. В периферической крови их 3 на 1 миллиард клеток. В костном мозге стволовые клетки пока невозможно отделить от жировой ткани. Сейчас получены не действительно стволовые, а чуть более дифференцированные стромальные клетки. В освещении этого вопрос а больше пустой погони за сенсациями, чем разговора о реальных достижений. Так что хотя трансплантация необходима, но у нас в стране она пока на низком уровне. А научный потенциал у нас есть.
Т.А. Расскажите, пожалуйста, еще что-нибудь о Валерии Ивановиче Шумакове. Интересно, что он был за человек?
А.В. Впервые мы встретились в 1982 году на операции: он, директор института, и я молодой ординатор. Сейчас аспирантам в нашем институте сложнее — пока-то их допустят до операции, до больного. А тогда в НИИ было всего около 400 человек. Оперировать ставили тут же. У Валерия Ивановича были очень хорошие руки: небольшие, чуткие, с длинными пальцами, несмотря на его комплекцию. Да она у него и не всегда была такая, как в последние годы жизни. В молодости он, говорят, был очень спортивным. С успехом занимался толканием ядра. Делал он на операции все быстро, четко. (Это важно: чем меньше травмируются хирургом на операции ткани, тем они быстрее заживают, тем меньше вероятность инфицирования. — Т.А.)
Валерий Иванович был очень доступным человеком. Хотя на двери его кабинета висела табличка: «Прием по личным вопросам по четвергам с 16 до 17», никто этого не соблюдал, даже пациенты. Народ шел к нему со всеми вопросами. Со временем институт разросся — до 2 тысяч человек, но он практически всех знал лично и всегда старался помочь. Валерия Ивановича любили. Если знали, что он идет в отделение, радовались, высыпали навстречу. Некоторые пациенты, которые до нас лежали в других крупных клиниках, и в отечественных, и в лучших зарубежных, говорили, что в нашем институте особая аура, душевные, почти домашние отношения как между сотрудниками, так и между сотрудниками и больными. У нас, например, не было принято, как иногда у хирургов бывает, грубоватое, панибратское обращение к пациентам. Конечно, это заслуга Шумакова. Дружный коллектив, товарищеская взаимопомощь — его стиль отношений. Если на дежурстве возникали проблемы с больным, которого он оперировал, можно было позвонить ему домой в любое время, даже в 2 часа ночи. Не сердился. У него была врачебная семья: жена — анестезиолог, сын — талантливый хирург.
Однако Валерий Иванович при всей доброжелательности был очень разборчив в знакомствах, любил общество проверенных временем соратников. Он обладал даром увлекать своими идеями людей. Ему верили. Сначала в институте, как уже говорилось, было всего 400 человек. Сейчас около 2 тысяч. А коек всего 150. Большинство работают не клиницистами с больными, а в лабораториях, в эксперименте. Они и сейчас немного получают, а в период перестройки работали просто бесплатно. Подрабатывать где-то клиницистами они не могут — не та специализация. Их смог удержать только Шумаков. При другом директоре они бы ушли.