Подобные расстройства памяти могут возникнуть в результате ушибов головы с потерей сознания, кровоизлияний в мозг, старческих нарушений психики, атеросклероза.
Известный русский психиатр С. С. Корсаков описал расстройства памяти, получившие его имя. При этих состояниях у больных исчезает память на недавнее прошлое и на настоящее, тогда как память на давние события сохраняется. Такие нарушения могут быть следствием инфекционных заболеваний, а также алкоголизма.
Некоторые расстройства памяти поддаются лечению. Все зависит от степени нарушения и от причин, которые их вызвали.
* * *
Еще совсем недавно мы были очень далеки от того, чтобы разгадать «тайны памяти». Современная наука позволяет проникнуть в сущность этого сложнейшего психического процесса и объяснить законы, лежащие в его основе.
Друг наш доктор…
Д.Орлова
Фото Вл. Кузьмина
Случалось ли вам когда-нибудь отвозить в больницу ребенка, мужа, брата? Случалось ли вверять его здоровье, а может быть, и самую жизнь в руки врача?
О, каким значительным становился для вас тогда этот врач — человек, еще вчера совершенно вам неизвестный! Как испытующе вглядывались вы в его лицо, стараясь за короткие минуты первой встречи определить, опытен ли он, правдив ли, мягок ли душой? Малейший оттенок интонации, случайный, может быть, жест, — все старались вы истолковать, всему придать смысл. И как возрастало ваше горе и тревога, если вы — справедливо или несправедливо — делали вывод, что столкнулись с человеком недостаточно опытным, или черствым, или слишком занятым самим собой…
Люди, которых сводит судьба с хирургом Александрой Ивановной Чеботаревой, свободны от этих сомнений. И не только те, кто живет в районе Красковской больницы, кто наслышан о своем докторе от знакомых и соседей, кто частенько встречал ее на зеленых, усыпанных опавшей хвоей уличках Краскова, Малаховки, Томилина. Можно ничего о ней не знать, никогда не видеть ее и все-таки сразу проникнуться «ней спокойным доверием.
С первой минуты она кажется давно знакомой. Стараешься вспомнить, где ее видел, на кого она походит, почему весь облик ее рождает смутные представления о чем-то привычном, давнем, материнском…
Может быть, потому что у Александры Ивановны очень простое, типичное русское лицо, спокойное и доброе, без брони официальной солидности. Чуть широковатые скулы, тронутые солнцем и ветром, глубоко посаженные внимательные глаза, статная, слегка полнеющая фигура. И любимая поза ее, когда, сложив на груди сцепленные пальцами руки, слушает она рассказ пациента — это извечная женская поза внимания и сочувствия…
Жизнь доктора Чеботаревой внешне проста, небогата событиями и со стороны думается — даже спокойна. Один год, после окончания института, работала в Архангельской области, а потом переехала в Подмосковье и уже никогда не покидала этих мест.
Начинала она «врачом общей практики» — оперировала, принимала роды, лечила детей. Потом, окончив курсы, стала хирургом. Заведовала хирургическим отделением, замещала главного врача, а теперь — главный врач Красковской больницы.
Многие годы и жить приходилось при больницах. Придя после работы в свою комнату, Александра Ивановна вынимала из шкафа пестрый домашний халатик и, подумав, вешала обратно. Ведь все равно с минуты на минуту ее наверняка позовут в больницу! Так, не считая часов, не сетуя, ни на кого не обижаясь, проводила она в палатах чуть не половину суток.
Впрочем, были в этой жизни и свои преимущества: сын, озорной и смешливый парнишка, рос под надзором всего больничного персонала. Только выйдет Александра Ивановна из операционной, а санитарка, поджав губы, докладывает:
— Юра мячом окно разбил…
Юре оставалось только удивляться: откуда мама так быстро все узнает? И — хочешь не хочешь, — вести себя не столь бурно.
Сейчас Юра — инженер. Всей семьей, во главе с отцом, тоже инженером, Чеботаревы построили дом, засадили смородиной и вишнями маленький участок. Но новое жилье почти всегда пустует: отец и сын на работе в Москве, дочь — на заводе, сама Александра Ивановна — то у себя в больнице, то уехала по срочному вызову в Плющево, Кузьминки, Люберцы.
С тех пор, как Чеботарева впервые встала за операционный стол, прошло более 20 лет. И почти каждый день она оперировала. Сколько же чужих горестей и тревог врывалось в ее судьбу, заглушая подчас собственные тревоги и горести!
В годы войны случилось так, что, кроме Чеботаревой, тогда еще начинающего специалиста, не было ни одного хирурга во всем Люберецком районе. Ее учителя и старшие товарищи один за другим ушли на фронт. Не с кем было посоветоваться, не у кого просить помощи.
Впоследствии Александре Ивановне посчастливилось поработать под руководством одного из крупнейших советских хирургов — С. С. Юдина. Но это было много позже. А пока единственным советчиком оставались книги, единственным критиком— собственная совесть.
Может быть, именно в трудную военную пору, когда так страстно иногда мучительно напрягала она все свои духовные и физические силы, пришло к ней мастерство. Пальцы Александры Ивановны обладают изощренной чуткостью, тонким и точным чувством осязания. Обследуя больного, она улавливает под своей ладонью едва наметившуюся бугристость, утолщение, изменение органа, тончайшие отличия в напряжении кожи — десятки тех скрытых от глаз, тайных улик болезни, распознать которые дано лишь очень опытному специалисту.
Диагноз, который ставит Чеботарева, ее коллеги и сами больные считают бесспорным, окончательным. И хотя совсем близко Москва, побывав в Красковской больнице, никто уже не добивается столичных светил, чтобы проверить, уточнить, дополнить советы Чеботаревой. Как она решила, так тому и быть. Ведь доказательств ее проницательности и «легкой руки» — хоть отбавляй. Сколько уж лет прошло, как она сказала Петрову:
— Не буду скрывать, дело серьезное. Опухоль желудка, ее необходимо удалить.
— Опухоль — значит рак. Зачем же мучиться? Одни конец… Петров попытался усмехнуться, но губу передернуло нервной судорогой, руки задрожали.
— Может быть, и рак. Но даю слово, — если не промедлим, сделаем операцию, — будешь жив и здоров.
Петров послушался. И вот уже который раз собирает урожай со своего огорода, радуется новым веснам. При очередных профилактических осмотрах Александра Ивановна не находит у него никаких признаков нездоровья. То же было и с Лушниковым, и с Комаровым.
Нелегко и непросто брать на себя бремя ответственности за чужую жизнь. Особенно, если это жизнь ребенка.
Что было делать с семимесячным малышом, которого педиатры направили в хирургическое отделение, заподозрив инвагинацию — один из видов кишечной непроходимости? Рвота и плач, — видимо, боли в животе. И то, и другое с успехом могло свидетельствовать о диспепсии, тем более что болезнь началась после того, как ребенка покормили несвежим кефиром.
Почти весь маленький, горячий животик мальчика уместился под ладонью Александры Ивановны. Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться…
Все было хорошо — и именно это было плохо. Никаких симптомов «острого живота», разве чуть-чуть меньшая податливость справа. Бариевая клизма и последовавшая за ней рентгеноскопия тоже не дали отчетливых результатов.
Если это диспепсия, — вскрытие брюшной полости ослабит ребенка и может резко ухудшить течение и исход болезни. Если непроходимость, — отказ от операции наверняка будет стоить ему жизни.
Вновь и вновь сопоставляла Чеботарева тончайшие симптомы обеих болезней, продумывала возможные их варианты, снова пальцы ее бережно и мягко скользили по животу ребенка— слева и справа, слева и справа. Потом она села в стороне, поглядывая на часы.
— Вы спешите? — робко спросила мать.