— Геннадий Петрович, — Михалыч понял, что сейчас должно произойти нечто непоправимое, — я официально говорю, что у нас есть договор и мы обязаны его выполнять!
— Да плевать всем на твой договор и на тебя всем плевать, и на меня. Я тебе говорил, что не надо было встревать в эту разборку. Лучше помоги людей собрать, сейчас сюда другие должны приехать.
— Кто должен приехать, кто? — закричал Михалыч, непроизвольно ощупывая пистолет под мышкой, — кто? Эта вонючка Руслан Гаджиевич?
— Коля, отдай мне пистолет, — протянул руку Геннадий Петрович, — отдай пожалуйста, и иди отдыхать, ты переутомился за эту неделю.
— А пошел ты, — Михалыч махнул рукой, повернулся и пошел в фойе к телефону. В тот момент ему показалось, что если он позвонит Александре Михайловне, то та придумает какой-нибудь выход из ситуации, из которой Михалыч выхода не видел.
Он дошел до телефона, но правая рука его замерла, не закончив набора номера. “Ну, а что может сделать Александра”, — с болью подумал Михалыч, и в этот момент на его плечо опустилась рука Геннадия Петровича.
— Коля, не дури, сдай оружие и иди домой, — повторил тот.
— Нет, я останусь здесь, дождусь Руслана и пристрелю его, — со злобой ответил Михалыч.
Геннадий Петрович заметно побледнел.
Михалыч смотрел на него, не мигая. Геннадий Петрович взгляда не отвел. Михалыч отвернулся первым.
— Забирай, — вынул и швырнул он свой пистолет на стойку, перед телефонным аппаратом, — можешь еще задницу вылизать Руслану и этому, хозяину твоему. Будь здоров, не кашляй.
Михалыч отвернулся от Геннадия Петровича и пошел к выходу. Больше всего ему сейчас не хотелось встречаться с Русланом, который, как думалось Михалычу, должен был подъехать с минуты на минуту.
На улице было тепло, но не так жарко, как днем.
На углу светилась вывеска магазинчика, работающего 24 часа в сутки, куда Михалыч и направился.
Появление очередного покупателя в магазине было событием ординарным, как и тот набор продуктов, который был им куплен: бутылка водки, пакет томатного сока и мясная нарезка в вакуумной упаковке.
Скамейка нашлась во дворе девятиэтажного дома, в ста метрах от магазинчика.
Михалыч пил теплую водку, запивал таким же теплым соком, но не чувствовал вкуса ни того, ни другого.
Ему казалось, что внутри у него растет звенящая пустота, которую не заполнить ни водкой, ни слезами.
2003, 2011 годы.
Похороны
Похороны
— Я хочу попросить вас, учитывая ваш огромный опыт и умение решать самые сложные вопросы, организовать VIP похороны известного человека и сделать так, чтобы это печальное событие надолго осталось в памяти жителей нашего города, — сказав это, Владимир Степанович отхлебнул ароматного кофе, внимательно посмотрел на собеседника, после чего поставил на блюдце свою чашечку кофе.
Эдуард Савельевич Пайкин, до этого момента благодушно внимающий собеседнику, был настолько поражен словами Владимира Степановича, что свою чашку кофе тут же поставил на блюдце, не сделав из нее ни одного глотка.
— Но я не понимаю, почему вы пришли с этим предложением именно ко мне, — всплеснул Эдуард Савельевич освободившимися руками, — мы никогда не занимались такими мероприятиями. Мы — это всемирно известный продюсерский центр, мы организуем концерты, гастроли мировых знаменитостей, в прошлом году мы организовали…
— Я все это знаю, — перебил собеседника Владимир Степанович, — именно поэтому я к вам и пришел. Меня устраивает ваш уровень, меня устраивает ваш размах и, самое главное, меня устраивает то, что вы, насколько мне известно, еще ни разу не отказывались от своих амбициозных планов.
Пайкин удовлетворенно хмыкнул.
— Однако мы не занимаемся похоронами, — возмущение Эдуарда Савельевича явно шло на убыль, уступая место любопытству. Его гость, Владимир Степанович Хорьков был человеком известным, с деньгами и глупостей от него ждать не приходились. Как бы отвечая на невысказанные собеседником возражения, Владимир Степанович, вновь пригубив свой кофе, продолжил:
— Я не прошу вас взять на себя ту часть работы, которую профессионально смогут сделать и сделают специально обученные люди. Катафалк, отпевание, погребение, памятник и все такое прочее сделают без вас. Я же на вас рассчитываю совершенно в другом деле.
— В каком же? — Эдуард Савельевич решил вернуться к остывающему кофе и, наконец-то, отхлебнул из маленькой фарфоровой чашечки, на которой поблескивал золотом вензель, составленный из первых букв названия продюсерского центра, президентом которого он был уже шесть лет.
— Я прошу взять на себя медийную часть прощания с усопшим. Мне бы хотелось, чтобы несколько ведущих газет дали публикации о том, кем был покойный для нашего города, на двух-трех каналах телевидения должны пройти соответствующие сюжеты…
— Но, уважаемый Владимир Степанович, это тоже не наш уровень. Такую услугу вам с удовольствием окажет десяток пиар-агентств, — вновь всплеснул руками Пайкин, но Хорьков его решительно перебил:
— Самое главное, уважаемый Эдуард Савельевич, для меня вовсе не публикации в газетах и не репортажи на телевидении. Самое главное это то, что на гражданской панихиде и при отпевании покойного должны присутствовать депутаты городского парламента и члены правительства города достаточно высокого уровня, в общем, конкретный список я готов согласовать с вами. Эти люди должны выступить с речами о том, что именно покойный сделал для нашего города и для страны. Именно это в глазах наших сограждан должно по-настоящему возвысить образ усопшего.
Владимир Степанович замолчал и задумчиво посмотрел в бесконечную голубизну весеннего неба через огромное трехметровое окно, обрамленное тяжелыми парчовыми шторами. Там, в легкой голубой дымке, среди легких белых облаков, казалось, плыл маленький золотой кораблик.
Эдуарду Савельевичу почудилось, что в глазах Хорькова набухают слезы и он, подавив в себе желание возражать своему гостю, после небольшой паузы спросил:
— Простите, а кто умер? Я никаких таких печальных новостей не слышал.
— А никто не умер, — спокойно ответил Хорьков, — Пока еще не умер.
Пайкин, опять же стараясь быть максимально деликатным, вновь спросил:
— Вы в скором времени ожидаете это печальное событие?
— Нет, — ответил ему Хорьков, — в скором времени не ожидаю, хотя, как вы понимаете, нас всех это ждет. Кого раньше, кого позже…
— Да, вы правы, — согласился Пайкин, — все там будем. Но о ком же, все-таки, идет речь?
— Да обо мне идет речь, — как бы даже раздраженно признался Владимир Степанович, — я пришел к вам заказать свои собственные похороны.
От удивления Эдуард Савельевич моментально выпрыгнул из своего кресла. Будучи ввергнутым в крайнюю степень удивления и, обладая холерическим темпераментом, он начал бегать по кабинету, пересекая по диагонали огромный бордовый ковер, оберегавший наборный паркет от случайных повреждений.
В отличие от хозяина кабинета, Владимир Степанович сохранял полное спокойствие и с любопытством рассматривал необычную обстановку кабинета президента всемирно известного продюсерского центра. Четырехметровые стены двадцатиметровой комнаты были затянуты красным шелком с золотым рисунком, потолок кабинета был украшен лепкой, выполненной итальянскими мастерами пару сотен лет назад. Стол хозяина кабинета тоже производил впечатление музейного экспоната. С изогнутыми ножками, украшенными бронзовыми львами, он был совершенно пуст, если не считать опустошенной Эдуардом Савельевичем чашечки из-под кофе.
— У вас здесь прямо как в музее, — спокойно сказал Хорьков.
Пайкин остановился и, обведя взором свой кабинет, сказал:
— А это и есть музей. Здесь ничего не разрешают менять, вот — даже журнальный столик мы поставили без разрешения арендодателя, — и Пайкин кивнул в угол, где одиноко стоял стеклянный столик со странно выглядящим среди пышного дворцового великолепия, ноутбуком хозяина кабинета.