— Я не писал стихов, — поспешно сказал я. — И вчера тоже. Ничего мне от вас не нужно, я хочу только получить какое ни на есть образование. Чтобы можно было жить и давать жить другим.
— Ладно, ладно, — сказал мистер Деррингер.
Он был совершенно доволен.
— Если вы в нее влюблены, — сказал я, — дело ваше, а меня оставьте в покое.
— Все-таки, по-моему, о наружности мисс Дафни ты мог бы выразиться полюбезнее, — сказал мистер Деррингер. — Если ты ее считаешь дурнушкой, другие, может быть, этого не находят.
Ох, и надоело же мне это: ничем его не проймешь!
— Хорошо, — говорю. — Завтра я буду любезнее.
— Вот это уже лучше, — сказал мистер Деррингер. — А теперь я тебя накажу.
Он протянул руку к нижнему ящику стола, где лежал его ремень.
— Ну нет, — говорю. — Если вы меня накажете, я не буду любезнее.
— А как же быть с сегодняшними стихами? — сказал мистер Деррингер. — За них-то я должен тебя наказать. Ну, а завтра посмотрим.
— Нет, — говорю, — номер не пройдет.
— Ну хорошо, — говорит мистер Деррингер. — Только смотри — будь полюбезнее.
— Ладно, постараюсь, — говорю. — Можно теперь идти?
— Да, да, — сказал он. — Я подумаю.
Я направился к выходу.
— Погоди-ка минутку, — сказал мистер Деррингер. — Каждый поймет, что тут дело нечисто, если не будет слышно, как ты ревешь. Зайди-ка обратно да пореви как следует, а потом ступай себе с миром.
— Реветь? — сказал я. — Как же мне реветь, когда меня не трогают?
— А ты постарайся, — сказал мистер Деррингер. — Просто вопи погромче, как будто тебе очень больно. У тебя это выйдет.
— Вот уж не знаю, — говорю я.
— Я буду бить ремнем вот по этому стулу, а ты реви, — сказал мистер Деррингер. — Десять раз подряд.
— Думаете, сойдет? — говорю.
— Конечно, сойдет, — сказал он. — Валяй.
Мистер Деррингер стал бить ремнем по стулу, а я постарался зареветь, как накануне, но это вышло не очень-то естественно. Звук получился какой-то фальшивый.
Мы были увлечены этим делом, как вдруг в кабинет вошла мисс Дафни собственной персоной. А мы ее сразу не заметили из-за шума.
На десятом ударе я обернулся к мистеру Деррингеру и сказал:
— Стоп, уже десять.
И тут я увидел мисс Дафни. Она стояла ошеломленная, с разинутым ртом.
— Еще немножко, сынок, — сказал мистер Деррингер. — Для полного веса.
Я не успел его предупредить, что вошла мисс Дафни, и он опять принялся хлестать стул, а я заревел, как прежде.
Такая гадость!
Тут мисс Дафни кашлянула, мистер Деррингер обернулся и узрел ее, свою возлюбленную.
Она молчала. Она потеряла язык. Мистер Деррингер улыбнулся. Он был очень смущен и стал размахивать ремнем безо всякого толка.
— Я наказываю мальчика, — сказал он.
— Понимаю, — сказала мисс Дафни.
Но она не понимала. Во всяком случае, не вполне.
— Я не потерплю среди учеников нашей школы нахалов, — сказал мистер Деррингер.
Он был безумно в нее влюблен. Размахивая ремнем, он пытался хоть как-нибудь поднять себя в ее глазах. Однако мисс Дафни совсем не оценила такой формы наказания, когда вместо мальчишки секут стул и мальчишка при этом ревет, — значит, они оба, и мужчина и мальчик, просто издеваются над правосудием и над ее преданной любовью! Она кинула на директора весьма ядовитый взгляд.
— О! — сказал мистер Деррингер. — Вы хотите сказать, я бил стул? Но это мы только репетировали, правда, сынок?
— Нет, неправда, — сказал я.
Мисс Дафни, разъяренная, повернулась и исчезла, а мистер Деррингер опустился на стул.
— Смотри-ка, что ты наделал, — сказал он.
— А что же, — говорю, — если вы собираетесь завести с ней роман, — на здоровье, пожалуйста, но меня в это дело не вмешивайте.
— Да, — сказал мистер Деррингер, — вот оно как, ничего не поделаешь.
Он совсем приуныл.
— Ладно, — добавил он, — ступай в класс.
— Только я хочу, чтобы вы знали, что я не писал этих стихов, — сказал я.
— Какое это имеет значение? — проговорил мистер Деррингер.
— Я думал, вам, может быть, интересно.
— Все равно слишком поздно, — сказал он. — Теперь она больше не станет мной восхищаться.
— А почему бы вам самому не написать ей стихи? — спросил я.
— Я не умею писать стихи, — сказал мистер Деррингер.
— Ну, тогда, — говорю, — попробуйте как-нибудь иначе.