Дачниковъ было трое: мужъ, жена, ребенокъ; при нихъ три прислуги. Былъ еще седьмой, грудной младенецъ, но онъ лежалъ гдѣ-то въ сторонкѣ, завернутый въ рухлядь, и его не было видно.
Андрей Петровичъ Матовъ, глава семьи, былъ отставной учитель. Несмотря на холодъ, онъ чувствовалъ себя бодро и почти торжественно.
— Слава Богу, избавились, — началъ онъ, но не договорилъ и снова сталъ прожевывать кусокъ.
Ранній выѣздъ Матовыхъ на дачу имѣлъ протестующій и политическій характеръ. Андрей Петровичъ желалъ избавиться отъ дворниковъ, городовыхъ, отъ шпіона на углу и отъ возможности обыска.
— Обыски мнѣ смолоду надоѣли, — говорилъ онъ, — теперь конституція, я не могу выносить.
Андрей Петровичъ былъ человѣкъ костляваго сложенія, съ узкимъ лицомъ и траурными бакенбардами. Онъ носилъ длинный сюртукъ и смахивалъ на факельщика. Онъ былъ нрава меланхолическаго и раздражительнаго, и когда ссорился съ женой, то запирался въ кабинетъ на ключъ и по два дня не говорилъ ни слова ни съ кѣмъ изъ домашнихъ.
Впрочемъ, въ послѣдніе полгода съ нимъ ни разу не было припадка меланхоліи. И настроеніе у него было приподнятое. Ему было сорокъ лѣтъ отроду, онъ прослужилъ въ министерствѣ народнаго просвѣщенія пятнадцать лѣтъ, выслужилъ статскаго совѣтника, одно время стоялъ на инспекторской линіи, но до инспектора не дошелъ.
Андрей Петровичъ былъ учитель по профессіи и пристанодержатель по призванію. Онъ принималъ всякаго и никогда не спрашивалъ, въ чемъ дѣло и какая партія. Когда были эс-деки, онъ укрывалъ эс-дековъ. Послѣ того давалъ пріютъ эс-эрамъ и уже мечталъ о максималистахъ. Если бы была интеллигентная партія скопцовъ съ большою печатью, онъ и передъ ними раскрылъ бы свои двери такъ же широко и гостепріимно.
День девятаго января открылъ для него, какъ и для многихъ, новую эру. Въ этотъ день онъ бѣгалъ по улицамъ, что-то кричалъ, махалъ руками, убѣгалъ вмѣстѣ съ толпой отъ драгунскихъ разъѣздовъ. На одномъ перекресткѣ упалъ и сильно расшибся. Послѣ того онъ въ первые дни ходилъ растерянный, но потомъ съ гордостью говорилъ о себѣ, что участвовалъ въ уличной войнѣ.
Съ этого времени Андрей Петровичъ какъ будто измѣнился даже физически. Онъ сталъ казаться выше ростомъ. Быть можетъ, это происходило оттого, что теперь онъ откидывалъ голову назадъ и смотрѣлъ немного вверхъ. Онъ все-таки понюхалъ пороху, хотя изъ-за спины и во время бѣгства. Кровь брызнула мимо него и опьянила его. Никакое вино не опьяняетъ такъ сильно, какъ нѣсколько капель свѣжей человѣческой крови. Съ этого времени Андрей Петровичъ сталъ говорить о себѣ во множественномъ числѣ: мы, граждане.
Въ ближайшее время послѣ девятаго января Андрей Петровичъ участвовалъ въ различныхъ собраніяхъ, коммиссіяхъ и кружкахъ, бывалъ въ Тенишевскомъ училищѣ и въ реформаторской церкви. Два раза былъ на таинственныхъ докладахъ съ платой по пяти рублей за входъ, въ пользу голодающих рабочихъ. Но всего этого ему казалось мало. И, когда онъ вспоминалъ о своемъ прошломъ пристанодержательствѣ, ему становилось стыдно. Кто были эти таинственные гости, — все молодежь, почти дѣти. Онъ уходилъ на службу и оставался въ сторонѣ…
— Мы сами должны заняться политикой, — рѣшилъ онъ, — мы, родители.
Онъ началъ съ того, что черезъ двѣ недѣли послѣ открытія всеобщей забастовки номеръ первый торжественно подалъ въ отставку, и не просто подалъ, а въ мотивированномъ видѣ. Мотивировка была длинная и полная рѣзкостей. Она заканчивалась заявленіемъ, что Андрей Петровичъ не можетъ служить «такому правительству». Въ тѣ времена начальству приходилось выслушивать еще и не такія вещи. Оно прочитало мотивировку и даже на усъ не намотало. Однако удерживать Андрея Петровича на службѣ насильно тоже не рѣшилось. Такимъ образомъ Матовъ очутился на волѣ. Дѣла у него не было, средствъ тоже.
Андрей Петровичъ, впрочемъ, не думалъ объ этомъ. Событія пошли форсированнымъ маршемъ, исторія катилась, какъ снѣжный комъ съ горы. Были забастовки, союзы, митинги. Явочный порядокъ и явочный безпорядокъ. Почтенные люди среднихъ лѣтъ неожиданно объявлялись эс-деками. Сановники становились либералами въ ожиданіи кадетства. Начальство растерялось и умалилось. Россія была, какъ вѣсы. Въ одной чашѣ лежала диктатура графа Витте, а въ другой диктатура пролетаріата, и никто не могъ рѣшить, которая перетянетъ. Андрей Петровичъ бѣгалъ, суетился, кричалъ и на тысячу ладовъ проявлялъ свою общественность. Были минуты, когда онъ поднимался до полнаго самозабвенія и былъ готовъ бросить свою жизнь, какъ бросалъ рубли въ сборную шапку: «Нате, берите послѣдній, если такъ нужно». Сорокатысячная толпа шла по Невскому. Несли знамена и пѣли. Онъ шелъ вмѣстѣ съ другими и пѣлъ и, кажется, плакалъ. Въ переулкахъ стрѣляли. Но ему не было страшно. Онъ не былъ обыватель, и даже не былъ гражданинъ земли русской, онъ былъ песчинка. И толпа была, какъ смерчъ въ пустынѣ. Смерчъ идетъ впередъ и восходитъ вверхъ. Въ немъ движутся песчинки и тонутъ въ вихрѣ.