Директоръ не понялъ. — Пятнадцать милліоновъ рублей? — переспросилъ онъ.
— Нѣтъ, головъ, — такъ же спокойно сказалъ, Иванъ Матвѣичъ. — Изъ всего населенія пятнадцать милліоновъ головъ. А сто пятнадцать милліоновъ можно оставить.
— Зачѣмъ такъ много? — въ ужасѣ спросилъ директоръ.
— Знаете, — довѣрчиво сказалъ Иванъ Матвѣичъ. — Я хожу по улицѣ и смотрю на прохожихъ. И все какъ-то не лица попадаются, а морды звѣриныя. Даже я сталъ думать, что, можетъ быть, лучше сто пятнадцать милліоновъ головъ снять, а пятнадцать оставить.
Директоръ побоялся разспрашивать дальше, но подумалъ и неожиданно предложилъ:
— Знаете, Иванъ Матвѣичъ, вы выглядите устало. Вы бы взяли отпускъ, мѣсяцевъ на шесть.
— Не надо мнѣ отпуска, — буркнулъ Иванъ Матвѣичъ.
— Съ сохраненіемъ содержанія, — великодушно сказалъ директоръ. — Вы служите такъ давно… Я велю написать.
Такимъ образомъ старый бухгалтеръ тоже очутился безъ дѣла. Срокъ его городской квартиры кончался въ мартѣ, и онъ поспѣшилъ переѣхать на дачу, чтобы не платить вдвойнѣ за квартиру.
Иванъ Матвѣичъ жестоко скучалъ на дачѣ. Ему не хватало утренней прогулки по Невскому, швейцара, который открывалъ предупредительно двери, знакомой конторки съ высокимъ сидѣньемъ, большой книги съ плотными и бѣлыми листами, гдѣ безконечными рядами въ красныхъ и синихъ клѣткахъ тянулись колонны тщательно выведенныхъ цифръ. Колонны эти никогда не прерывались и наростали каждый день, какъ отчетливая лѣтопись. Языкъ этой лѣтописи былъ языкъ международный, понятный всему человѣчеству, и каждый знакъ говорилъ больше, чѣмъ цѣлыя страницы, исписанныя словами. Кругомъ царила бодрая, дѣловая тишина. Шуршали бумажныя деньги, золото слегка звякало о стеклянную подстилку. Мальчики перебѣгали съ чеками и документами, и мѣрно шло впередъ сложное, отвѣтственное, многомилліонное дѣло.
Теперь Иванъ Матвѣичъ остался одинъ безъ занятій, съ своими странными мыслями. Онъ хорошо владѣлъ нѣмецкимъ языкомъ, взялъ толстый романъ, попробовалъ читать. Почти тотчасъ же привычка къ методической дѣятельности заставила его завести особую тетрадь, и чтеніе превратилось въ переводъ. Однако оказалось, что цифры и беллетристика имѣютъ мало общаго. Въ романѣ говорилось о женщинахъ и любви, и старому бухгалтеру не хватало словъ ни по-нѣмецки, ни по-русски. Онъ съѣздилъ въ городъ, привезъ словарь. Какъ всѣ русскіе словари, словарь никуда не годился. Съ тѣхъ поръ Иванъ Матвѣичъ проводилъ цѣлые часы, сердито переворачивая листы и постоянно натыкаясь на такія русскія словечки: любовать, обрюзгивать, перекоробить.
Наконецъ дѣти открыли, что романъ уже переведенъ, и принесли ему русское изданіе. Иванъ Матвѣичъ не смутился. Онъ взялъ переводъ и положилъ его въ ящикъ стола. Съ тѣхъ поръ вмѣсто словаря на трудныхъ мѣстахъ онъ выдвигалъ ящикъ и заглядывалъ въ переводъ, какъ гимназисты заглядываютъ въ подстрочникъ…
— Папочка, иди чай пить!..
— А, это ты, Мися, — сказалъ Клюевъ. — Сейчасъ, Мися.
Мися была очень похожа на своего отца. Такая же маленькая, опрятная, съ тихими движеніями. Она была въ сѣромъ платьѣ. Русая коса, спущенная вдоль спины, придавала ей видъ совсѣмъ молодой дѣвочки.
Матовъ хотѣлъ попрощаться. Но Клюевъ, несмотря на свой отвѣтъ, стоялъ на мѣстѣ и о чемъ-то думалъ.
— Мамочка будетъ ждать, — напомнила Мися.
— Знаете что, — неожиданно предложилъ Клюевъ — пойдемте къ намъ чай пить!
Въ голосѣ его прозвучало радушіе, которое мало согласовалось съ его предыдущими рѣчами.
Матовъ замялся.
— Мои дома будутъ ждать, — сказалъ онъ нерѣшительно.
— А мы пошлемъ сказать, — предложилъ Клюевъ, — или ихъ тоже позовемъ.
Матовъ промолчалъ. Онъ привыкъ отдѣлять свою частную жизнь отъ общественной и даже бывать въ гостяхъ предпочиталъ одинъ безъ домочадцевъ.
Они повернулись, собираясь уходить, но въ это время на морскомъ берегу недалеко отъ нихъ появилась человѣческая фигура, подальше другая, еще дальше третья. Раньше этихъ фигуръ не было видно. Онѣ какъ будто вылѣзли изъ песку или прятались въ будкахъ и теперь вышли вонъ. Быть можетъ, днемъ онѣ спали или сидѣли взаперти и только къ вечеру выходили посмотрѣть на свѣтъ Божій. Въ вечернемъ сумракѣ онѣ казались темными, грустными, таинственными.
Впрочемъ, ближайшая фигура тотчасъ же подошла и поздоровалась съ Клюевымъ.
— Здравствуйте, докторъ, — сказалъ Клюевъ, — какъ поживаете?
— Скверно, — сказалъ докторъ.
— Какъ вы думаете, господа, — обратился онъ къ Матову и Клюеву безъ всякихъ предисловій. — Эти фигуры тамъ, въ темнотѣ, не шпіоны?