— Ну, давайте языкомъ винтить, — сказалъ Завьяловъ насмѣшливо.
Общій разговоръ вспыхнулъ сразу, какъ порохъ.
— Кто виноватъ? — говорилъ Веденяпинъ басомъ, дѣлая ударенія на о. — Подайте мнѣ виноватаго.
— Кто же? — сказалъ Завьяловъ съ хитрой усмѣшкой. — Конечно, правительство.
Веденяпинъ сердито засопѣлъ, въ отвѣтъ на усмѣшку, но Матовъ успѣлъ предупредить его.
— Кто виноватъ? Мы сами. Кто больше?
Съ разныхъ сторонъ возражали, но Матовъ кричалъ громче всѣхъ.
— Мы виноваты. Мы прячемся за дѣтскими спинами, мы устраняемся, мы позволяемъ дѣлать надъ нами все что угодно.
— Что же намъ дѣлать? — спросилъ Завьяловъ.
— Мы должны основать собственную партію, — кричалъ Матовъ.
— Ого, — Завьяловъ свистнулъ. — Мало вамъ старыхъ на нашу голову?
— Мало, конечно, мало. Мы должны основать партію гражданъ, партію порядочныхъ людей…
— Я ненавижу партіи, — сказалъ неожиданно Клюевъ съ дрожью въ голосѣ.
— Ну, все равно, группу безпартійныхъ.
— И безпартійныхъ ненавижу.
Но Матовъ не смущался. — Все равно, какъ и гдѣ, мы должны сплотиться и крикнуть имъ, тѣмъ — «Руки прочь, довольно безобразничать!..»
Завьяловъ насмѣшливо сморщилъ губы. — Такъ они васъ и послушаютъ. Вотъ остановятъ на Невскомъ тридцать тысячъ человѣкъ и станутъ обыскивать; и будутъ стоять, какъ бараны.
— Если бы я былъ правительство, — сказалъ Завьяловъ съ внезапной злостью, — я бы вамъ показалъ рабочія массы…
— Вы — черносотенецъ, — сказалъ Аронсъ съ такой же злостью. — Народное самосознаніе…
— Я бы вамъ устроилъ народное самосѣченіе. Розги механическія завелъ бы… Нѣтъ, я бы изъ васъ вышибъ искру пламени…
Они смотрѣли другъ на друга, какъ враги, но Матовъ успѣлъ внести примирительную ноту.
— Господа, полно ссориться, — сказалъ онъ. — Что намъ дѣлить? Мы всѣ виноваты и всѣ сознались. Раньше мы уклонялись, увѣряли: «я не я и лошадь не моя». Теперь махнули рукой и сказали себѣ и правительству: «Да, мы виновны и не заслуживаемъ снисхожденія. Будь, что будетъ».
— Вотъ это правда, — сказалъ Завьяловъ, успокаиваясь. — Пусть дѣлаютъ надъ нами, что имъ угодно. Мы стерпимъ.
И всѣ полуэмигранты, выбитые изъ привычной колеи, почувствовали справедливость этихъ словъ.
— Будь, что будетъ, — повторилъ Аронсъ. — Что-нибудь непремѣнно будетъ.
— Тридцать лѣтъ мы сидѣли сиднемъ у моря и ждали погоды, — продолжалъ Матовъ, — теперь погода пришла. Мы плывемъ.
— Плывемъ, — сказалъ Аронсъ, — но не знаемъ куда.
— Куда-нибудь выплывемъ, — весело сказалъ Матовъ, — какъ въ пѣснѣ поется:
Дачники развеселились. На столѣ появились бутылки, одна съ столовымъ виномъ, другая съ густой коричневой наливкой мѣстнаго производства.
— Старики, давайте запоемъ, — предложилъ Завьяловъ. — Это самое «Море».
— Запоемъ, — согласился Матовъ.
Слова пѣсни были гордыя, вызывающія, но вмѣстѣ съ весельемъ у всѣхъ было совсѣмъ другое чувство: будто море бушуетъ, и ночь стоитъ надъ моремъ, и берега не видно, — и они плывутъ въ лодкѣ, среди валовъ, окруженные пѣною, но не знаютъ куда…
Матовъ вернулся домой поздно ночью. Они шли вмѣстѣ съ Завьяловымъ и говорили о Клюевѣ.
— Отчего онъ такой?.. — спросилъ Матовъ и не зналъ, какъ формулировать дальше свою мысль.
Завьяловъ усмѣхнулся: — Онъ вольнаго барана во снѣ увидѣлъ.
— Какого вольнаго барана?
— А помните у Щедрина: домашній баранъ вольнаго барана во снѣ увидѣлъ и затосковалъ. Мѣста не могъ найти, умеръ съ тоски. Вотъ это самое. Одно у Щедрина неправильно. Мирный баранъ былъ мирный и остался до самой смерти. А на дѣлѣ выходитъ, что послѣ такого сна у барана бываетъ тоска свирѣпая и красное въ глазахъ. — И всѣ мы такіе же бараны, — прибавилъ онъ, — бараны, бя!.. Тоска свирѣпая.
Онъ выпилъ у Клюева, и на вольномъ воздухѣ его разобрало.
На перекресткѣ они разстались, и Матовъ дошелъ до своей квартиры. Вещи были разложены. Сережа спалъ. Но Екатерина Сергѣевна сидѣла съ заспанными глазами и раскладывала пасьянсъ. Карты были старыя, обитыя по концамъ и совсѣмъ черныя отъ употребленія.
— Ты не спишь? — спросилъ Матовъ съ бѣглымъ неудовольствіемъ, проходя въ свой кабинетъ.
— Не сплю, — вяло сказала Екатерина Сергѣевна и переложила короля.