— Меня караулишь, — сказалъ Матовъ саркастически, снимая сюртукъ.
— Я не караулю, — сказала Екатерина Сергѣевна, — у меня денегъ не хватило.
— Какъ? — воскликнулъ Андрей Петровичъ. — Я далъ тебѣ пятьдесятъ рублей.
— Я всѣ истратила, — сказала жена, — и еще не хватило.
— Куда вы, бабы, деньги тратите? — раздраженно заговорилъ Матовъ. — Все вамъ мало. Какъ въ яму бросаете.
Екатерина Сергѣевна молчала и перекладывала карты.
— Изъ-за васъ нельзя думать ни о чемъ благородномъ, — крикливо сказалъ Матовъ.
— Я не виновата, — тупо сказала жена.
— И я не виноватъ… — Проклятая дверь! — Онъ ткнулъ дверь кабинета къ себѣ, но она не поддавалась.
— Хоть пять рублей дай! — поспѣшно сказала жена. Матовъ сердито вытащилъ кошелекъ и вытрясъ содержимое его на столъ.
— На, обирай!
«Завтра попытаюсь у Клюева занять, — думалъ онъ, укладываясь на дачномъ диванѣ и стараясь подобрать ноги, которыя все перелѣзали черезъ боковыя перильца. — Ну, жизнь»…
И передъ тѣмъ, какъ заснуть, онъ думалъ о томъ, что въ концѣ концовъ онъ существуетъ для этихъ женщинъ, для Ступы съ нянькой, и для Анисьи съ мороженникомъ, и для этой сырой дамы съ распущенными волосами. Онѣ собрались вокругъ него и живутъ отъ него, и у него никогда не хватаетъ денегъ на ихъ потребу.
— Ну, жизнь, — повторилъ онъ, и ему стало жаль самого себя до крайности, почти до слезъ.
— Уйти бы куда, — подумалъ онъ, — да развѣ онѣ отпустятъ?
На этой мысли онъ заснулъ. Ему снилось море. На морѣ была буря, но они отплывали въ лодкѣ, онъ и Клюевъ и другіе мужчины-дачники. Дамы стояли на берегу съ прислугой и дѣтьми. Онѣ что-то кричали. Но шумъ прибоя заглушалъ ихъ голоса. Екатерина Сергѣевна стояла впереди и кричала громче всѣхъ. И прислушавшись, онъ разобралъ: «Дай мнѣ денегъ, дай мнѣ хоть пять рублей!»
Въ домѣ Клюева на чердакѣ было три свѣтелки. Въ нихъ спали старшія дѣти, два гимназиста вмѣстѣ и Петя съ учителемъ, тоже вмѣстѣ. Мися помѣщалась одна, въ маленькой комнаткѣ, окно которой выходило на востокъ.
Солнце только что взошло, другія дѣти еще спали. Мися вскочила съ постели, сунула ноги въ туфли, потомъ накинула старую шубку, которая служила ей вмѣсто халата. Ночью въ свѣтелкѣ было очень холодно, но теперь быстро теплѣло. Вся комната была залита радостнымъ, румянымъ свѣтомъ. Мися встала противъ окна и принялась смотрѣть на солнце. Глаза ея слезились. Солнце стало большое, красное, какъ огонь. Оно разстилалось на полнеба. Потомъ все небо стало, какъ одинъ сплошной пылающій костеръ. Мися отвела глаза, но вся голова ея была полна свѣтомъ, передъ глазами бѣгали красные круги и даже въ ушахъ звенѣло яркое, малиновое, трепещущее пламя. Мисѣ казалось, что солнце, это — море и она купается въ немъ, таетъ и не тонетъ, горитъ и не сгораетъ.
Стоя въ солнечныхъ лучахъ, Мися стала молиться яркому свѣтилу. Раньше въ дѣтствѣ она постоянно молилась простыми наивными словами.
— Боже, помилуй папу и маму; Боже, помилуй Мисю и Васю и братца Матюшу.
Мися добросовѣстно пересчитывала всѣхъ и никого не пропускала. Теперь Мися молилась не словами и даже не мыслями, она молилась ощущеніями, смутными, яркими и трепетными. Какъ будто душа ея была озеро, и солнечные лучи играли въ этомъ озерѣ вспышками отвѣтнаго отраженія.
Она стояла передъ окномъ, какъ птица, готовая взлетѣть, и все тѣло ея тянулось къ свѣту. Ея распущенныя косы пылали золотомъ, и шубка распахнулась, и полуобнаженныя плечи согрѣлись и порозовѣли. Слезы, которыя стояли въ ея глазахъ, были въ одно и то же время слезы физическаго ослѣпленія и душевнаго восторга передъ нестерпимымъ блескомъ побѣдоноснаго свѣтила…
Матовъ проснулся въ десять часовъ утра и тотчасъ же схватился за газеты. Это тоже была новая привычка послѣдняго времени. Прежде онъ, бывало, не читалъ газетъ по цѣлымъ недѣлямъ. Да и читать было нечего. Теперь онъ не могъ жить безъ газетъ, какъ пьяница безъ водки. И, когда газеты запаздывали, онъ нервничалъ и не могъ пить чаю.
И каждый разъ, когда онъ разворачивалъ листъ, ему казалось, что сейчасъ онъ вычитаетъ что-то совсѣмъ новое, поразительное, — что совершенно измѣнитъ теченіе исторіи и собственную жизнь его, Матова.
Въ то время волна экспропріацій только начиналась. Но во всѣхъ концахъ Россіи происходили убійства, частью политическія, частью загадочно-двусмысленныя или просто безсмысленныя. Были казни, были погромы. Изъ Балтійскаго края ежедневно сообщали о плѣнникахъ, разстрѣлянныхъ по дорогѣ, «при попыткѣ къ бѣгству».
Матовъ прочелъ длинный итогъ всевозможнаго кровопролитія и ощутилъ знакомое возбужденіе, тоскливое и захватывающее. Душа его какъ будто окунулась въ кровавую ванну. Онъ выглянулъ изъ окна; было свѣтло и тихо, птицы чирикали. День обѣщалъ быть ясный и теплый, теплѣе вчерашняго.