«Куда идти? — подумалъ онъ уныло. — Какъ здѣсь безлюдно! Развѣ махнуть въ Петербургъ?»
Но день былъ воскресный. Матову казалось, что въ Петербургѣ онъ не найдетъ никого. Ибо всѣ разбрелись по такимъ же тихимъ дачнымъ закоулкамъ.
Онъ больше не могъ оставаться въ комнатѣ. Онъ наскоро допилъ свой чай, теплый, сладкій и липкій, какъ подслащенное лѣкарство, и выбѣжалъ на улицу.
Въ Калакаландѣ была только одна дорога для прогулокъ. Черезъ четверть часа онъ опять былъ внизу, на морскомъ берегу. Море было тихо, какъ будто совсѣмъ заснуло. Лишь далеко впереди двѣ черныя точки медленно двигались одна вслѣдъ за другой. Это были финскія лодки. Онѣ ѣхали черезъ заливъ на праздникъ въ Куэнсу.
Клюевъ тоже былъ на берегу. Онъ сидѣлъ на плоскомъ камнѣ и держалъ въ рукахъ такой же газетный листъ. Сидѣлъ онъ странно, на самомъ краешкѣ камня и больше на корточкахъ, какъ тушканчикъ или кузнечикъ, готовый вспрыгнуть.
— Когда же это кончится!
Матовъ подошелъ и безъ дальнихъ объясненій ткнулъ рукою въ газетный листъ. Онъ забылъ даже поздороваться. Впрочемъ, у него было такое ощущеніе, что въ Калакаландѣ здороваться не нужно. Они жили, какъ въ смежныхъ номерахъ одной и той же гостиницы. И послѣ вчерашняго вечера Матову казалось, какъ будто они еще не успѣли разстаться.
Клюевъ покачалъ головой.
— Смертоубійство? Никогда не кончится… Вотъ посмотрите!
Рядомъ на пескѣ сидѣла ворона и клевала рыбу. Рыба была свѣтлая, свѣжая, очевидно, только что изловленная. Ворона, должно быть, украла ее у рыбаковъ изъ послѣдняго улова. Или рыба ушла изъ невода и потомъ прибилась къ берегу. Подъ сильными ударами чернаго клюва во всѣ стороны летѣла серебряная чешуя.
— Какъ людямъ не убивать? — сказалъ Клюевъ. — Птицы и звѣри, и вся тварь убиваетъ другъ друга и тѣмъ питается.
— То люди, а то звѣри, — возразилъ Матовъ.
— Природа вообще, — сказалъ Клюевъ. — Говорятъ: правительство казнитъ. А кто даетъ правительству примѣръ? Вся природа и самъ Богъ. Природа почище казнитъ, да ничего не подѣлаешь.
Онъ говорилъ печально и спокойно и время отъ времени заглядывалъ въ газетный листъ, какъ будто это была хартія природы и онъ вычитывалъ оттуда ея жестокіе приговоры.
— Пойдемте куда-нибудь, — взмолился Матовъ.
Они шли рядомъ и молчали. Душа Матова была обмыта волной жестокости соціальной и билась въ ней, не находя исхода. Клюевъ пытался уйти дальше и глубже. Онъ думалъ объ основахъ жизни, о ширинѣ мірозданія. Вездѣ была жестокость, кровь, пышная роскошь, безумная щедрость убійства.
— Зачѣмъ? — спросилъ онъ въ сотый разъ съ тѣмъ же унылымъ удивленіемъ.
Онъ посмотрѣлъ кругомъ, потомъ вверхъ, какъ будто отыскивая отвѣтъ. Но вверху не было отвѣта. Было яркое солнце, теплое, круглое, которое поднималось къ зениту въ блѣдной сѣверной синевѣ. Но Клюеву показалось, что это солнце грозное, жгучее, убійственное, Молохъ, который убиваетъ дѣтей и пьетъ свѣжую кровь.
Мися и студентъ гуляли вдоль берега, взадъ и впередъ. Студентъ горячо говорилъ и размахивалъ руками, а Мися слушала.
— Они думаютъ: они умники, — говорилъ студентъ.
— А развѣ нѣтъ? — спросила простодушно Мися.
— А вы слыхали, какъ они разговариваютъ, — сказалъ студентъ. — Ходятъ вокругъ да около, какъ ворона вокругъ забора:
Мися улыбнулась.
— Не смѣйтесь, — быстро сказалъ студентъ. — О, какъ я ихъ ненавижу.
— Я не смѣюсь, — оправдывалась Мися. — Я только не знаю, какъ нужно ходить.
— Самая короткая дорога — прямая, — сказалъ студентъ и тряхнулъ волосами. — Хочешь достигнуть дѣли, иди и достигни.
— Какой вы счастливецъ, Володя, — сказала Мися завистливо.
— Чѣмъ же счастливецъ? — возразилъ студентъ, однако улыбнулся. Ему стало весело отъ этой наивной полубезсознательной лести.
— Какже, — сказала Мися, — люди живутъ и достигаютъ. И вы вмѣстѣ. А я одна и въ сторонѣ.
— Ого, — сказалъ студентъ. — Люди не только живутъ, люди умираютъ.
— Я смерти не боюсь, — сказала Мися.
— Бойся, не бойся, — сказалъ студентъ, — а все равно помереть надо.
— Теперь вы смѣетесь надо мной, — воскликнула Мися. — Нѣтъ, я не могу. Владиміръ Александровичъ, ради Бога, научите, что мнѣ дѣлать.
Она подняла лицо вверхъ и даже руки сложила. Издали казалось, какъ будто она молится этому долговязому бѣлокурому студенту.