— Говори: не буду! — приказывалъ онъ, приближая свое сердитое лицо прямо къ носу побѣжденнаго противника.
Коля задрыгалъ ногами и сталъ вырываться, но Амурети держался крѣпко и давилъ ему животъ все сильнѣе и сильнѣе.
— Слышишь, говори: не буду!..
Коля ни за что не хотѣлъ покориться, но все-таки не выдержалъ и громко застоналъ…
— Коля, Коля!
Елена Алексѣевна приподнялась на постели и, протянувъ руку въ темнотѣ, настойчиво толкала въ плечо своего мужа.
— Отчего ты стонешь, Коля? Проснись! — прибавила она заспаннымъ и слегка недовольнымъ тономъ. — Опять на спинѣ спалъ!..
У Николая Петровича была привычка спать навзничь, съ руками, сложенными на груди, и тогда его душилъ кошмаръ, и ему снились страшные сны.
Человѣкъ, только что бывшій маленькимъ Колей Коханскимъ, поднялся и наполовину сѣлъ, опираясь локтями на кровать. Онъ попробовалъ посмотрѣть вокругъ себя. Было совершенно темно. Онъ еще не совсѣмъ пришелъ въ себя и не могъ сообразить, кто нѣсколько разъ назвалъ его по имени.
«А Амурети нѣту», подумалъ онъ со смутнымъ удивленіемъ, но не успѣлъ докончить мысли.
Въ животѣ его жила та же боль, тупая, ноющая, сжимавшая вмѣстѣ его внутренности, какъ будто сверху все еще давило невидимое колѣно. Локти его скользнули по сторонамъ, онъ упалъ назадъ на подушку и непроизвольно простоналъ громче и продолжительнѣе прежняго.
— Что съ тобой, Коля? — спросила Елена Алексѣевна уже встревоженнымъ тономъ. Она успѣла было задремать, но новый стонъ мужа разбудилъ ее во второй разъ.
Она протянула руку къ столику передъ кроватью.
— Гдѣ спички, Коля? — спросила она опять своимъ обыкновеннымъ голосомъ. Оба они не курили табаку и по обыкновенію всѣхъ людей, непривычныхъ къ частому употребленію огня, были беззаботны насчетъ зажигательныхъ матеріаловъ. Но въ комнатѣ было холодно, и ей не очень хотѣлось вылѣзать наружу изъ-подъ теплаго одѣяла.
Вмѣсто отвѣта, Николай Петровичъ крѣпко сжалъ челюсти и опять попробовалъ присѣсть на постели. Елена Алексѣевна прислушалась и вдругъ поспѣшно соскочила съ кровати и побѣжала на кухню, шлепая босыми ногами по холодному полу. Молчаніе мужа, который, очевидно, уже не спалъ, окончательно испугало ее.
Когда она вернулась въ спальню съ кухонной лампой въ рукахъ, Николай Петровичъ снова перемѣнилъ положеніе. Онъ лежалъ ничкомъ на постели, подтянувъ подъ себя ноги и руки и напоминая огромную лягушку. Онъ захватилъ себѣ брюхо руками и какъ-то странно не то мычалъ, не то слабо стоналъ отъ боли.
— Гдѣ болитъ, Коля? — торопливо спрашивала Елена Алексѣевна. — Хочешь компрессъ?
— Животъ! — промычалъ Николай Петровичъ, дѣлая попытку втянуть внутрь всю заднюю половину тѣла и какъ будто собираясь подпрыгнуть вверхъ. — Мм!..
— Говорила я тебѣ: не ѣшь много, — не удержалась Елена Алексѣевна.
Въ этотъ вечеръ они поздно пришли съ журфикса, гдѣ, вмѣсто ужина, былъ обыкновенный петербургскій чай и столъ съ закусками.
На журфиксѣ много говорили о различныхъ текущихъ вопросахъ, о нео-идеализмѣ и нео-богословіи, о взаимномъ отношеніи города и деревни, о третьемъ элементѣ, о бывшихъ, настоящихъ и даже будущихъ людяхъ, о положеніи окраинъ и положеніи урядниковъ. Николай Петровичъ тоже говорилъ и вмѣстѣ съ тѣмъ уничтожалъ одинъ бутербродъ за другимъ. Онъ развивалъ свою любимую идею о томъ, что интеллигенція имѣетъ собственные классовые интересы, и, наконецъ, такъ увлекся, что совершенно опустошилъ коробку съ копчеными шпротами, которая какъ разъ подвернулась ему подъ руку.
Николай Петровичъ много голодалъ смолоду и, быть можетъ, потому привыкъ ѣсть много и прожорливо. На качество ѣды онъ не обращалъ вниманія и часто даже не сознавалъ, что именно онъ отправляетъ въ желудокъ. Иногда, проходя мимо мелочной лавки, онъ покупалъ кусокъ холоднаго пирога съ капустой и уничтожалъ его на ходу. Въ послѣдніе годы, когда онъ приблизился къ сорокалѣтнему возрасту и волосы его стали сѣдѣть, эта привычка стала обращаться во вредъ. Онъ велъ сидячій образъ жизни, и грубая пища была тяжела для его ослабѣвшаго желудка. Доктора прописали ему діэту, но онъ былъ слишкомъ занятъ и небреженъ, чтобы обращать на нее сколько-нибудь значительное вниманіе.
Новый припадокъ боли прошелъ волной по животу Николая Петровича, полоснулъ его по груди и, поднимаясь выше и выше, докатился до самаго горла. Ему казалось теперь, что въ горлѣ его застряло что-то большое, черное, осклизлый и упругій шаръ, который рвется наружу, какъ перестоявшіяся дрожжи изъ закупоренной бутылки.