Сегодня вечеромъ пріѣзжалъ третій врачъ, извѣстный спеціалистъ Кольманъ. Чтобы добиться его пріѣзда, Елена Алексѣевна достала рекомендательное письмо и потомъ прождала въ пріемной все утро въ толпѣ паціентовъ, многіе изъ которыхъ записались за мѣсяцъ впередъ. Съ первыхъ словъ Елены Алексѣевны Кольманъ отозвался недосугомъ и пообѣщалъ пріѣхать черезъ два дня, потомъ немного подумалъ, сдѣлалъ нѣсколько краткихъ вопросовъ и пообѣщалъ пріѣхать послѣ обѣда. Осмотрѣвъ больного, Кольманъ рѣшилъ, что у него модная болѣзнь — воспаленіе червеобразнаго отростка слѣпой кишки, и настойчиво посовѣтовалъ отвезти его въ больницу и сдѣлать операцію. За визитъ онъ бралъ по двадцать пять рублей; но онъ посмотрѣлъ на черныя стѣны квартиры, въ которой ютились Коханскіе, на груду книгъ, набросанныхъ на столѣ, и сдѣлалъ, видъ, что не замѣчаетъ золота, которое протягивала ему хозяйка.
Еленѣ Алексѣевнѣ, однако, операція, ножъ и кровь представлялись почти какъ вѣрная смерть, и, поддерживаемая Зоненштралемъ, она рѣшилась переждать еще день.
Елена Алексѣевна сидѣла у кровати и сторожила своего мужа. Родственница за перегородкой спала крѣпкимъ сномъ; Володька свернулся въ клубочекъ на своей постели и казался такимъ жалкимъ, маленькимъ, какъ кукла. Только Елена Алексѣевна не спала вмѣстѣ съ больнымъ. Время отъ времени она вставала съ мѣста, перемѣняла снѣгъ, наполняла стаканъ питьемъ, поправляла, подушки, но душа ея какъ-то онѣмѣла и не ощущала даже жалости. Все существо ея какъ будто исчезло или сосредоточилось на этихъ простыхъ механическихъ обязанностяхъ. Въ эту длинную ночь душа ея была какъ бы простымъ зеркаломъ, отражавшимъ всѣ движенія и ощущенія больного. Когда онъ отдыхалъ и лежалъ неподвижно, она отдыхала съ нимъ вмѣстѣ, а когда онъ корчился и стоналъ отъ боли, ей казалось, что она стонетъ и мучится вмѣстѣ съ нимъ.
Николай Петровичъ поднялъ полову вверхъ и съ тоской посмотрѣлъ на лампу, потомъ перевелъ взглядъ на свои ноги.
— Плэдъ! — сказалъ онъ, поворачивая голову къ женѣ, и голосъ его прозвучалъ капризно и слабо, какъ голосъ маленькаго Володьки, спавшаго напротивъ.
Пестрый плэдъ былъ переброшенъ черезъ низенькую спинку кровати. Елена Алексѣевна встала и взялась за плэдъ.
— Убери его, убери! — крикнулъ Николай Петровичъ сердитымъ, плачущимъ тономъ еще прежде, чѣмъ она успѣла сдернуть плэдъ съ мѣста. Въ комнатѣ предъ его глазами все было бѣло, и грубыя сѣро-зеленыя клѣтки плэда рѣзнули ему глаза, какъ непривычный диссонансъ.
Елена Алексѣевна послушно унесла плэдъ.
— Опія! — простоналъ Николай Петровичъ ей вдогонку. — Скорѣе, боль идетъ!
Елена Алексѣевна поспѣшно прибѣжала назадъ и, взявъ со стола склянку, принялась отсчитывать капли опія.
— Пятнадцать, пятнадцать! — настаивалъ больной тѣмъ же плачущимъ голосомъ. — А-а-а!
Доктора предписали давать больному опій черезъ каждые два часа, но разошлись въ величинѣ дозъ. Брусовъ совѣтовалъ давать только по пяти капель, а Зоненштраль сказалъ, что десять гораздо дѣйствительнѣе. Для успокоенія своей совѣсти Елена Алексѣевна давала мужу по восьми капель; но онъ сторожилъ ея руки и каждый разъ съ крикомъ требовалъ еще. Онъ готовъ былъ бы сразу выпить всю склянку. Мелкія дозы опіума только раздражали его нервы, и больше всего ему хотѣлось добиться забвенія и хотя бы короткаго сна.
Елена Алексѣевна поднесла ему ложку. Онъ закрылъ глаза, сдѣлалъ надъ собой усиліе и проглотилъ опій. Онъ былъ противнаго, слизистаго вкуса, и Николаю Петровичу показалось, что и цвѣтъ его долженъ быть слизистый и темно-зеленый, похожій на огуречную плѣсень. Елена Алексѣевна поднесла ему стаканъ съ сахарной водой, чтобы заглушить вкусъ опіума; но бѣлая сладость сахара была еще противнѣе этой мутно-зеленой и слизистой горечи опія.
Наступила длинная пауза.
— Лена, иди спать, — сказалъ Николай Петровичъ, не поворачивая головы.
— Я посижу, — сказала негромко Елена Алексѣевна.
— Иди, иди! — настаивалъ больной.
Елена Алексѣевна взглянула на его лицо и увидѣла, что оно смочено слезами. Это были слезы капризной слабости и вмѣстѣ жалости къ себѣ самому и къ этой усталой сидѣлкѣ.