Пашенькина смерть
Въ палатѣ было свѣтло и тихо. Солнечный свѣтъ лился въ большія окна, и выбѣленныя мѣломъ стѣны блестѣли непріятнымъ казеннымъ блескомъ; два ряда кроватей, поставленныхъ другъ противъ друга, были тщательно закрыты простынями; большой умывальникъ, стоявшій въ простѣнкѣ между двухъ оконъ и тоже завѣшенный бѣлымъ, напоминалъ аналой; и все вмѣстѣ было голо и непріятно, какъ протестантская церковь. Всѣ кровати были заняты. Больныя смирно лежали, укрывшись до подбородка покрывалами, такъ какъ въ палатѣ было свѣжо; ихъ маленькія, исхудалыя лица утопали въ огромныхъ чепцахъ того уродливаго покроя, который спеціально изобрѣтенъ для больницъ и тюремъ и напоминаетъ скомканную наволочку, стянутую посрединѣ шнуркомъ. И вся эта большая и непривѣтливая комната какъ будто была покрыта вмѣстѣ съ мебелью и паціентками общимъ казеннымъ чехломъ, для того, чтобы скрыть слѣды человѣческихъ немощей и страданій, которыя изо дня въ день накапливались здѣсь уже въ теченіе трехъ поколѣній.
Часы только что пробили часъ, но многія жилицы палаты лежали, закрывъ глаза, и какъ будто спали. Изрѣдка изъ-подъ одѣяла высовывалась рука поразительной худобы, на которой можно было пересчитать всѣ маленькія косточки кисти и запястья. Лица больныхъ напоминали скелетъ, обтянутый сухою бѣлою кожей, и гектическія пятна, слабо горѣвшія на щекахъ, производили впечатлѣніе насмѣшки, какъ будто природа, кощунствуя до конца надъ своими жалкими жертвами, захотѣла подрумянить эти живые скелеты на порогѣ смерти. Изрѣдка съ того или другого конца раздавался глухой кашель, но скоро умолкалъ, ибо эти больныя не имѣли силъ даже для того, чтобы кашлять долго. Въ эту палату принимали только трудно-больныхъ, которымъ бѣдность и отсутствіе ухода не давали спокойно умирать дома, и выходъ отсюда былъ только одинъ: ногами впередъ. И всѣ эти кровати походили на бѣлые гробы, а прямыя деревянныя стойки, укрѣпленныя въ головахъ, съ подвѣшенными на нихъ черными дощечками, напоминали могильные кресты, и даже надписи носили однообразный надгробный характеръ: — Анна Иванова Иванова, жена крестьянина, сорока лѣтъ — и всѣ заканчивались роковыми латинскими словами: pneumonia chronica, столь же зловѣщими и безотрадными, какъ могильное: «въ Бозѣ почила».
Тѣ больныя, которыя были покрѣпче, полулежали на постели, опираясь на желѣзную спинку изголовья и подмостивъ подъ спину жидкую казенную подушку, начиненную странною, мелкою, какъ будто рубленною шерстью, похожею на древесныя опилки. Ихъ впалые, неестественно большіе глаза съ явнымъ нетерпѣніемъ то и дѣло поворачивались къ двери, такъ какъ сегодня было воскресенье и близился часъ пріема посѣтителей. Двѣ или три медленно и безшумно ѣли, развертывая маленькіе бумажные свертки и доставая изъ нихъ кусочки ветчины, сосиски, даже селедку и кислую капусту, ибо врачи махнули на нихъ рукой и разрѣшили покупать, что вздумается, въ дополненіе къ скудному больничному обѣду. Другія такъ же безшумно пили чай изъ неуклюжихъ синихъ чайниковъ и маленькихъ бѣлыхъ кружекъ. Эти маленькія исхудалыя женщины въ неудобномъ гнѣздѣ изъ казенныхъ подушекъ и жесткихъ простынь напоминали больныхъ птицъ, машинально принимающихъ пищу, чтобы не умереть съ голоду.
Время отъ времени сквозь палату проходила, стуча тяжелыми башмаками, высокая сидѣлка въ сѣромъ балахонѣ и съ курчавыми сѣрыми волосами. Она походила на большую овчарку и каждый разъ обводила больныхъ испытующимъ взглядомъ, пересчитывая ихъ, какъ овецъ, и какъ будто опасаясь, что какая-нибудь не окажется на своемъ мѣстѣ.
Пашенька лежала на своей кровати, пятой слѣва, но не спала и тоже все посматривала на дверь. Она, видимо, волновалась, ибо Владиміръ Ивановичъ долженъ былъ прійти съ минуты на минуту, и она собиралась сегодня въ послѣдній разъ настаивать, чтобы онъ взялъ ее изъ больницы домой. Она думала о его приходѣ съ нетерпѣніемъ и вмѣстѣ съ нѣкоторымъ страхомъ. Въ послѣднее время, оставшись «на волѣ» одинъ, Владиміръ Ивановичъ сталъ упрямъ, и съ нимъ положительно не было сладу. Она живо вообразила себѣ его долговязую фигуру и гемороидальнаго вида лицо съ длинною рыжею бородой и кроткими голубыми глазами. Вотъ такъ онъ будетъ сидѣть на стулѣ и говорить: «Не могу, Пашенька!» — Она такъ явственно представила себѣ интонацію его голоса, что почувствовала приливъ энергіи. Бывало, на волѣ она всегда умѣла внушить ему покорность. Ей пришло въ голову, что нехорошо, если онъ застанетъ ее лежащею и разслабленною, и что нужно, въ сущности, приподняться и сѣсть, какъ другія болѣе крѣпкія, но сама она не чувствовала въ себѣ мужества, чтобы начать возиться съ одѣялами и подушками. Все тѣло ея ныло и ломило, на спинѣ образовались пролежни, и даже гуттаперчевый кругъ, подложенный подъ поясницу, помогалъ мало. Ноги ея высохли и казались страшно легки и вмѣстѣ съ тѣмъ были такъ тяжелы, что она съ трудомъ могла пошевелить ими, кости плечей и ключицъ отчетливо выступали изъ-подъ изсохшей кожи.