Толстая мадамъ и сидѣлка онѣмѣли отъ изумленія. Пашенька, продолжая плакать, посмотрѣла на Машутку мутными глазами.
«Бунтуетъ! — подумала она на минуту. — Этакая мышь! Видно, до конца покориться никому не сладко». — Но Владиміръ Ивановичъ сидѣлъ на табуретѣ въ ногахъ кровати съ необыкновенно терпѣливымъ видомъ, и Пашенька опять почувствовала, что она окружена заколдованнымъ кругомъ и волей-неволей покориться ей придется.
Владиміръ Ивановичъ посидѣлъ еще немного и ушелъ, пообѣщавъ прійти назавтра, такъ какъ и завтрашній день былъ праздничный и неприсутственный. Но Пашенька даже не обратила особаго вниманія на его уходъ и машинально отвѣтила на прощаніе. Она лежала неподвижно, думала тѣ же мысли, и слезы ея не переставали катиться. Удивительно было, откуда такое изнеможенное существо находитъ силу такъ долго плакать.
Посѣтители постепенно ушли, но оживленіе больныхъ продолжалось, они разсматривали принесенные гостинцы и передавали съ кровати на кровать оладьи, жареное мясо, куски домашняго пирога. У кроткой маленькой старушки, ко всеобщему удивленію, оказалась даже склянка водки, потихоньку принесенная мужемъ.
— Харкотину отбиваетъ! — услужливо объяснила она сосѣдкѣ. — Попробуйте, милая!
Но почти никто не рѣшился попробовать новаго лѣкарства.
Пашенька все плакала и, наконецъ, обратила на себя вниманіе своихъ сосѣдокъ. Матрона Петрова даже встала съ кровати, подошла и сѣла на томъ же табуретѣ, гдѣ недавно сидѣлъ Владиміръ Ивановичъ.
— Будетъ тебѣ плакать! — сказала она, качая головой. — Не стоятъ они, чтобы столько плакать изъ-за нихъ…
Слезы Пашеньки полились еще неудержимѣе.
— Господи! — шептала она. — Сколько всего было… чулокъ полонъ сундукъ, двѣ машины, дюжина ложекъ серебряныхъ, скатерти, мебель, посуда, все пошло прахомъ… Только пачка квитанцій осталась…
Это были послѣднія судороги ея земныхъ привязанностей. Оторвавшись отъ Владиміра Ивановича, сердце ея продолжало хвататься за обломки воспоминаній, какъ утопающій хватается за плывущія мимо доски, и всплывало вмѣстѣ съ ними надъ бездной прошедшаго, — того, что уже исчезло, и чего больше нѣтъ. И память ея теперь почти машинально перебирала матеріальныя подробности, наполнявшія ея повседневную жизнь. Все это исчезло, изжито, разсѣялось, этого больше не будетъ.
Матрона Петрова слушала и качала головой.
— Будетъ, будетъ! — сурово повторяла она. — Куда намъ со слезамъ?.. У меня, вонъ, пятеро дѣтей, да мужъ пьяница, на улицу ребятишекъ выгналъ, я и то не плачу. Ушла въ больницу и лежу. Такъ-то!..
Она тоже думала не о Пашенькѣ, а о собственномъ горѣ.
— Отдыхаю, да! — прибавила она полуиронически. — Такъ-то, мать моя!..
Къ вечеру Пашенька перестала плакать и неожиданно для себя крѣпко заснула. Она такъ устала, что не просыпалась до утра, и даже обычный кашель не могъ оторвать ея голову отъ подушки.
Проснулась она рано утромъ отъ необычнаго движенія возлѣ своей кровати и увидѣла, что двѣ сидѣлки дѣлали что-то надъ Машуткой, заставивъ ея кровать ширмой отъ любопытныхъ глазъ.
Дѣвочка умерла ночью и, кажется, такъ-таки больше не показалась изъ-подъ одѣяла послѣ дневной сцены; циничное ругательство, сморщившее ея беззвучныя губы напраснымъ усиліемъ, было ея послѣднимъ предсмертнымъ словомъ. Нѣсколько другихъ больныхъ тоже проснулись и равнодушно смотрѣли, какъ выносили носилки. Здѣсь къ смерти относились съ такимъ безразличіемъ, какъ будто это былъ переводъ въ другую подобную же больницу, расположенную нѣсколько подальше обыкновеннаго, такъ что вѣсти оттуда трудно доходятъ.
Однако Пашенька невольно подумала, что эта сѣрая комната насыщена смертями и что на каждой кровати и, между прочимъ, на ея собственной умерло по нѣскольку десятковъ человѣкъ, и ей показалось даже на минуту, что она чувствуетъ подъ собой на постели холодный и костистый отпечатокъ ихъ прошлаго пребыванія.
Матрона Петрова тоже не спала и сидѣла на кровати съ сосредоточеннымъ видомъ.
— Я хочу выписаться! — объявила она доктору во время очередного обхода.
— Зачѣмъ? — удивился докторъ. — Вы еще не поправились.
— Что ужъ! — безнадежнымъ тономъ возразила она. — Отдохнула, будетъ!.. — Надо мнѣ… домой! — неохотно прибавила она среди всеобщаго недоумѣнія.
Докторъ пожалъ плечами, но больше ничего не возразилъ и прошелъ дальше. На каждое опроставшееся мѣсто было десять новыхъ кандидатовъ, и въ больницѣ не было обычая удерживать тѣхъ, кто хотѣлъ выписаться.