Онъ любилъ эти горы за то, что онѣ были непроходимы и уходили на югъ Богъ знаетъ какъ далеко.
Въ долгіе лѣтніе вечера, разглядывая ихъ съ вершины своей обсерваторіи, онъ иногда мечталъ о далекихъ тропинкахъ, пролегавшихъ сквозь дремучую тайгу, гдѣ еще никогда не ступала человѣческая нога. Такъ мечтаетъ старый бродяга, который самъ хорошенько не знаетъ, хватитъ ли у него силы въ послѣдній разъ еще попробовать дорожнаго счастья. Но въ послѣдніе годы эти мечты отошли на задній планъ…
Тучи насѣкомыхъ становились все гуще. Коровы жалобно мычали, какъ бы призывая на помощь владѣльца; толкаясь у дымокура, онѣ наполовину затоптали тлѣющій навозъ. Телята упрямо лѣзли въ огонь, не обращая вниманія на запахъ горѣлой шерсти, поднимавшійся отъ ихъ обожженныхъ ногъ. Кирилловъ поспѣшно вернулся въ свое жилище и черезъ минуту появился на порогѣ внизу уже въ полной лѣтней одеждѣ, состоявшей изъ той же рубахи съ прибавкою кожаныхъ штановъ и короткихъ чулокъ изъ мягкой шкуры жеребенка. Грудь его была попрежнему открыта, а шапки онъ не носилъ ни лѣтомъ, ни зимою. Комары почти не трогали его; быть можетъ, они убѣдились, что изъ такой сморщенной кожи и ссохшихся жилъ трудно добыть хотя бы каплю теплой крови.
По сторонамъ дома были устроены четыре большихъ навѣса въ строгомъ соотвѣтствіи съ четырьмя румбами компаса. Посреди каждаго навѣса было уложено нѣчто въ родѣ земляныхъ жертвенниковъ, окруженныхъ деревянной оградой и назначенныхъ для дымокуровъ.
При неудобномъ выборѣ навѣса, не соотвѣтствовавшемъ направленію воздушныхъ струй, подъ низкую деревянную кровлю проникало слишкомъ мало дыма или, наоборотъ, навѣсъ наполнялся густыми клубами дыма, заставлявшими кашлять и чихать дойныхъ коровъ и обращавшими въ бѣгство нетерпѣливыхъ телятъ.
Подумавъ съ минуту, Кириловъ обошелъ кругомъ дома, намѣреваясь устроить дымокуръ съ юга. У жертвенника уже копошилась небольшая человѣческая фигура, раскладывая огонь. Очевидно, въ этомъ скотоводческомъ поселкѣ забота о благосостояніи коровъ мѣшала спать не одному только хозяину.
Новая фигура у огня была одѣта въ короткій кафтанъ изъ телячьей кожи и широкіе кожаные штаны. Голова ея была повязана пестрымъ ситцевымъ платкомъ, нахлобученнымъ до самыхъ бровей, какъ это въ обычаѣ у мужчинъ и женщинъ на сѣверѣ, но изъ-подъ платка свѣтились большіе каріе глаза, смирные и спокойные, какъ у молодой коровы, красныя круглыя щеки горѣли смуглымъ румянцемъ отъ постоянной работы и движенія на открытомъ воздухѣ. Это была скотница Хаспо, которую Кириловъ въ рѣдкія минуты шутливости называлъ Шасспо. Она происходила изъ очень бѣдной, почти нищей семьи, постепенно вымиравшей отъ того отсутствія жизненной энергіи, какое часто поражаетъ цѣлые поселки на крайнемъ сѣверѣ. Въ концѣ концовъ, пятнадцати лѣтъ Хаспо осталась круглой сиротой, и родовичи, не знавшіе что съ ней дѣлать, были рады пристроить ее къ хозяйству Кирилова, которое въ то время только что заводилось. Съ тѣхъ поръ уже десятый годъ Хаспо вѣрой и правдой ходила за коровами и телятами Кирилова, число которыхъ постепенно возросло до двухъ десятковъ. Она убирала хлѣвъ и задавала кормъ, топила печь въ коровникѣ, окапывала его снѣжнымъ валомъ, чтобы телята не мерзли по ночамъ. Лѣтомъ она разводила дымокуръ, гоняла скотъ на пастбище и водопой, слѣдила, чтобы ни одинъ теленокъ не застрялъ въ болотѣ. Хаспо не любила сидѣть безъ дѣла, она обладала такой силой и проворствомъ, что сосѣдніе парни, которымъ не разъ приходилось испытывать силу ея руки, дали ей прозвище: мужикъ-баба — высшая похвала, которой удостаивается изъ устъ якута только самая проворная и работящая женщина и то среднихъ лѣтъ.
Коровы со всѣхъ сторонъ сходились подъ навѣсъ къ спасительному дыму.
— Доить пора, господинъ! — сказала Хаспо, прикладывая правую руку къ груди.
Она питала къ Кирилову почти такое же чувство, какое хорошая охотничья собака питаетъ къ доброму и недрачливому хозяину. За всѣ десять лѣтъ Кириловъ ни разу не сказалъ ей грубаго слова. Она была вольна выбирать себѣ ѣду по собственному вкусу изъ разнообразныхъ запасовъ въ амбарахъ усадьбы. Каждый мѣсяцъ она получала жалованье, тканями, кирпичнымъ чаемъ и деньгами. Большую часть она отдавала сосѣдкамъ, которыя съ тѣхъ поръ, какъ Хаспо разбогатѣла, усердно начали считаться съ нею родствомъ. Въ щедрости ея не было ничего необыкновеннаго, ибо жители одного и того же поселка обыкновенно живутъ, не считаясь между собой займами и услугами; все-таки на сто верстъ въ окружности ни у кого не было такихъ нарядовъ, какъ у Хаспо, и ея зимняя парка изъ чернаго мѣха, крытаго алымъ сукномъ, представляла предметъ зависти даже для дочерей князьца, которыя должны были довольствоваться дешевымъ ластикомъ.