Кириловъ сходилъ въ избу и вернулся съ большимъ кускомъ желтаго мыла и грубымъ холщевымъ полотенцемъ въ рукахъ. Онъ строго слѣдилъ за опрятностью своего молочнаго хозяйства, и его скопы отличались отъ туземныхъ именно отсутствіемъ грязи и всякаго сора. Однако, несмотря на долголѣтнюю практику, ему еще не удалось научить Хаспо мыть руки по собственной иниціативѣ. Особенно въ зимніе холода Хаспо явно отлынивала отъ горячей воды и мыла, ибо, какъ и всѣ якуты, она была убѣждена, что кожа, лишенная грязи и изнѣженная ежедневнымъ мытьемъ, потомъ трескается на морозѣ. Однако теперь было лѣто, и Хаспо довольно добросовѣстно вымыла руки по локоть и стала отводить коровъ въ подойный хлѣвъ. Кириловъ вынесъ изъ-подъ навѣса нѣсколько большихъ берестяныхъ бураковъ, которые назначались для разлива удоевъ. Онъ собственноручно вымылъ ихъ наканунѣ горячей водой, ибо наблюденіе за чистотой посуды онъ тоже не довѣрялъ скотницѣ. Послѣ этого онъ окончательно вернулся въ избу. Его трудовой день начинался, и ему нужно было до обѣда передѣлать много разнообразныхъ дѣлъ.
Внутреннее убранство юрты представляло необыкновенный видъ. Огромный глиняный каминъ, занимавшій почти всю заднюю стѣну, былъ весь заставленъ какими-то сложными приспособленіями изъ деревянныхъ рычаговъ и желѣзныхъ крючьевъ и даже зубчатыхъ колесъ, искусно вырѣзанныхъ изъ старыхъ дубовыхъ клепокъ. Приспособленія имѣли цѣлью автоматически передвигать горшки и котелки сверху внизъ и справа налѣво, соотвѣтственно измѣненію температуры въ разныхъ углахъ каминнаго жерла. Вверху подъ самымъ челомъ парила огромная желѣзная сковорода, поддерживаемая на вѣсу невидимыми проволоками. Немного пониже висѣлъ чугунный котелокъ странной формы, снабженный двойнымъ жестянымъ забраломъ въ защиту отъ копоти и пожога и болѣе похожій на старый шлемъ, чѣмъ на сосудъ для варки пищи. Вертикальная ручка рычага, проведеннаго на крышу къ дымовой трубѣ, торчала сбоку камина, какъ огромный восклицательный знакъ. По бокамъ камина были три подставы для дровъ, въ видѣ большихъ этажерокъ. Кириловъ подбиралъ полѣнья, толстыя къ толстымъ, а тонкія къ тонкимъ, ибо такой подборъ скорѣе и равномѣрнѣе сгоралъ и давалъ больше тепла. Третья этажерка назначалась для лучины, которая запасалась въ такомъ огромномъ количествѣ, что всѣ сосѣднія хозяйки каждую зиму брали ее у Кирилова взаймы безъ отдачи.
Единственное окно было устроено подъ самымъ потолкомъ. Передъ окномъ на высотѣ полутора саженей былъ прилаженъ узкій столъ изъ грубой некрашеной доски. Передъ столомъ стоялъ необыкновенный табуретъ съ узкимъ сидѣньемъ и очень длинными ножками. Табуретъ былъ такъ высокъ и шатокъ, что, казалось, только птица могла взлетѣть на это необыкновенное сѣдалище безъ риска сломать себѣ шею. Отъ окна тянулись полки, уставленныя книгами въ крѣпкихъ, но немного запыленныхъ переплетахъ. Кириловъ выписывалъ ихъ на деньги, вырученныя отъ молочнаго хозяйства. Почти всѣ онѣ были историческаго и философски-научнаго содержанія, и въ долгіе зимніе вечера между Дарвиномъ и Рескиномъ и передъ яркимъ пламенемъ горящаго камина Александръ Никитичъ какъ-то чувствовалъ, что онъ не одинъ въ комнатѣ. Но два года тому назадъ зрѣніе его стало портиться и, опасаясь ослѣпнуть, онъ совсѣмъ забросилъ чтеніе.
Впрочемъ, онъ обладалъ хорошей памятью и еще теперь, сидя передъ каминомъ, повторяя себѣ наизусть длинные отрывки изъ своихъ любимыхъ авторовъ, нечувствительно смѣшивая ихъ вмѣстѣ и соединяя въ одну общую философскую систему. Противъ камина въ разныхъ мѣстахъ стѣнъ были устроены трое полатей различной высоты. Кириловъ спалъ только четыре часа въ сутки, но всегда при одной и той же температурѣ. Онъ ложился на самой нижней кровати, но къ утру постепенно перебирался вверхъ по мѣрѣ охлажденія своего жилища. Постели у него не было, ибо онъ съ ранней юности привыкъ спать на голыхъ доскахъ, и его отвердѣвшія кости, казалось, такъ же мало нуждались въ мягкой подстилкѣ, какъ и полѣнья за каминомъ.
Въ правомъ переднемъ углу были устроены большіе вѣсы, съ рычагомъ, раздѣленнымъ по десятеричной системѣ, сдѣланные изъ твердаго дерева безъ малѣйшаго кусочка желѣза. Въ лѣвомъ углу пестрѣли затѣйливо выплетенныя изъ молодой ивы загородки для телятъ. Кириловъ любилъ ихъ и зимою всегда держалъ двухъ или трехъ въ избѣ. Въ декабрьской полутьмѣ, въ просторной хозяйственной лабораторіи было такъ тоскливо, что даже телята составляли общество для одинокаго человѣка. Они играли для Кирилова ту же роль, что тѣни шакаловъ въ пустынѣ для Святого Антонія. Кириловъ привязался къ своимъ четвероногимъ питомцамъ, какъ къ маленькимъ дѣтямъ, кормилъ ихъ изъ собственныхъ рукъ и даже клалъ ихъ спать на свою кровать, перенося ихъ съ собой вверхъ по мѣрѣ обычнаго восхожденія. Надъ больными телятами онъ просиживалъ безсонныя ночи и усердно отыскивалъ для нихъ лѣкарство въ домашней аптекѣ, которую пополнилъ каждый годъ и съ одинаковымъ успѣхомъ примѣнялъ къ лошадямъ и коровамъ и къ туземнымъ сосѣдямъ. Въ деревянномъ полу въ разныхъ мѣстахъ были врѣзаны люки, которые вели въ погреба и погребки, вырытые въ мерзлой подпочвѣ. Здѣсь хранились молочные скопы и разнообразная готовая пища въ охлажденномъ или даже замороженномъ видѣ. Всѣхъ погребовъ было пять, и каждые два года Кириловъ выкапывалъ еще одинъ.