Вообще Кириловъ относился къ сосѣдямъ, какъ къ дѣтямъ, и даже за ихъ маленькіе обманы не очень сердился. Выписывая товары, онъ не соображался со вкусомъ своихъ покупателей, а выбиралъ только то, что признавалъ нужнымъ. Онъ вывелъ изъ своей округи употребленіе пестрыхъ ситцевъ и шелковыхъ лентъ, табакъ раздавалъ понемногу; бѣднымъ людямъ давалъ чай по преимуществу зимою, во время скудости молока. Онъ постоянно распространялъ среди сосѣдей болѣе усовершенствованныя орудія: русскія косы, пилы, плотничные топоры, но съ небольшимъ успѣхомъ, ибо якуты упрямо держались за орудія и навыки, унаслѣдованные отъ предковъ.
Но въ послѣднее время мелочная возня съ раздачей товаровъ и полученіемъ долговъ стала утомлять его и послѣ торговыхъ переговоровъ съ какой-нибудь безтолковой бабой въ немъ поднималось отвращеніе, которое не заглушалось даже сознаніемъ несомнѣнной полезности дѣла.
Въ юртѣ было прохладно и темно, и Александръ Никитичъ внезапно почувствовалъ, что темнота угнетаетъ его; онъ вышелъ на дворъ и медленно отправился по главной тропѣ поселка, не для прогулки, ибо онъ попрежнему чувствовалъ себя слабымъ, а для того, чтобы не сидѣть въ своемъ угрюмомъ домѣ. Ближайшая юрта была бѣднѣе всѣхъ въ поселкѣ. У небольшого дымокура двое совершенно нагихъ ребятишекъ копошились на землѣ, укрываясь отъ комаровъ, какъ телята, въ струѣ налетавшаго дыма. Но все тѣло ихъ было покрыто, какъ мелкою сыпью, слѣдами отъ комариныхъ укусовъ.
Александръ Никитичъ немедленно подошелъ. Онъ любилъ маленькихъ дѣтей почти столько же, какъ телятъ, и во всякомъ случаѣ предпочиталъ ихъ взрослымъ людямъ. Рука его машинально стала шарить въ карманѣ, отыскивая завалявшійся кусокъ сахару.
Самъ онъ не употреблялъ сладкаго и даже вмѣсто чая пилъ горячую воду съ солью, но время отъ времени онъ угощалъ сахаромъ своихъ любимцевъ двуногихъ и четвероногихъ.
Хозяинъ юрты Кузьма показался на порогѣ. Это былъ приземистый человѣкъ, заросшій рыжими волосами и одѣтый въ кожаные лохмотья; онъ происходилъ изъ оренбургскихъ татаръ, но его прислали въ эту дикую глушь за конокрадство.
Къ работѣ онъ ощущалъ органическое отвращеніе, но якуты чувствовали отвѣтственность за каждаго человѣка, присланнаго съ юга, и кое-какъ кормили Кузьму вмѣстѣ съ его семьей. Кузьма не унывалъ и сокрушался только о томъ, что здѣсь нельзя заниматься его излюбленнымъ промысломъ. Однажды, правда, онъ попробовалъ увести съ поля молодую кобылу, чтобы превратить ее въ мясо, но якуты немедленно нагрянули, отняли кобылу и, не вытерпѣли, помяли Кузьмѣ бока. Тогда Кузьма понялъ, что въ этомъ уединенномъ околоткѣ всѣ люди наперечетъ и каждое движеніе его извѣстно сосѣдямъ, и поневолѣ смирился.
— Отчего дѣти голыя? — спросилъ Кириловъ, погладивъ по головѣ младшаго мальчика, совсѣмъ маленькаго, съ кривыми ногами и большимъ отвислымъ брюхомъ.
— А гдѣ возьму? — лѣниво отвѣтилъ Кузьма. — Развѣ ты дашь?
Онъ былъ слишкомъ безпеченъ для систематическаго выпрашиванія подачекъ, но случай самъ подвернулся подъ руку.
Кузьма въ разговорѣ смѣшивалъ якутскія слова съ татарскими, но языки эти близки, и его хорошо понимали въ околоткѣ.
— Хорошо! — сказалъ Кириловъ, снимая руку съ головы мальчика. — Пришли бабу, я дамъ ситцу!
— Но только себѣ не сшей! — прибавилъ онъ, уходя по тропинкѣ впередъ и оборачиваясь, чтобы еще разъ взглянуть на ухмыляющееся лицо Кузьмы.
Березовая роща стояла на ровномъ и сухомъ мѣстѣ. Земля была усыпана полуперегнившимъ листомъ прошлой осени. Деревья росли рѣдко и ровно, какъ высокія бѣлыя свѣчи. На нарядной бѣлой корѣ мѣстами, какъ черныя раны, зіяли широкіе круглые слѣды ободранной бересты, и прекрасныя деревья засыхали на корню, погубленныя ради пары бураковъ. Кириловъ присѣлъ на пень и сталъ смотрѣть на болото, окаймлявшее лѣсъ, гдѣ маленькія сѣрыя лягушки весело прыгали среди низкихъ кочекъ, поросшихъ большими бѣлыми и голубыми цвѣтами съ крупными лепестками, завитыми, какъ кудри, и длинными глянцевито-зелеными подлистниками.
«Зачѣмъ все это?» — мелькнулъ въ его головѣ прежній вопросъ.