Но эти сѣрые призраки деревьевъ были гуще и краше нашихъ петербургскихъ садовъ; толпа на полотнѣ глядѣла веселѣе, чѣмъ русская толпа; проворно перебѣгали трамваи, и даже извозчики больше походили на людей; экипажи были нарядны и рѣзвыя лошади бѣжали стройно и легко.
Кирилову особенно понравилось состязаніе на лыжахъ въ Норвегіи. Одинъ за другимъ неслись бѣлые юноши съ горы, все внизъ, взлетали на бугры и перелетали черезъ рвы, падали черезъ голову, набѣгали другъ на друга и снова вскакивали и мчались дальше. И въ ушахъ будто звенѣлъ вѣтеръ отъ этого неустаннаго стремительнаго бѣга.
Но всѣ эти образы чужой жизни были странные, живые и вмѣстѣ призрачные, вызывавшіе вѣру и также сомнѣніе, и смутную зависть.
«Живутъ же люди, — думала публика, глядя на экранъ, — весело имъ».
И потомъ мысленно прибавляла: «А мы такъ жить не будемъ».
Дума помѣщалась на широкой тихой улицѣ, далеко отъ Невскаго. Кириловъ пошелъ пѣшкомъ и сталъ узнавать о близости русскаго парламента по участившимся постамъ на безлюдныхъ перекресткахъ. Показались конные патрули и густо населенныя казармы. Вмѣсто городовыхъ повсюду стояли околоточные молодцоватаго вида по-двое и даже по-трое; потомъ потянулась линія извозчиковъ вплоть до чугунной рѣшетки передъ фасадомъ Таврическаго дворца. На площадкѣ за рѣшеткой было тихо. Справа сидѣла группа щеголеватыхъ гвардейцевъ съ тесаками и ружьями, какъ будто уже готовыхъ къ военнымъ дѣйствіямъ. Но крыльцѣ подъ колоннами частная публика вела собственную атаку. Въ полуоткрытыхъ дверяхъ стоялъ высокій жандармъ, очень статный, съ румяными щеками и тщательно подвитыми усами. Онъ закрывалъ обѣими руками входъ въ думское святилище, но, несмотря на геройскую выправку, на лицѣ его проступило безпомощное выраженіе. Отъ начальства былъ отданъ строгій приказъ: быть мягкимъ и вѣжливымъ. А публика лѣзла впередъ и знать не хотѣла никакихъ уговоровъ. Тутъ было человѣкъ тридцать, все больше молодежь, студенты, барышни, репортеры, нѣсколько рабочихъ, два три мужика. Иные поднимали вверхъ руки, вооруженные билетами, сѣрыми и синими; другіе просто лѣзли, разсчитывая пройти какъ-нибудь въ суматохѣ. Внутри за спиной жандарма тоже была толпа, лѣвые депутаты, репортеры покрупнѣе и поразвязнѣе, думскіе чиновники. Они протягивали наружу входные билеты, свои и чужіе, чтобы поддержать притязанія новыхъ пришельцевъ.
— Ахъ, Боже, не напирайте, господа!
Кто былъ посмѣлѣе, хватали наружныхъ за руки и втаскивали внутрь, несмотря на жандармскіе протесты. Внутри отъ самаго порога начиналась священная думская территорія и соотвѣтственно этому прекращалась власть придверника. Онъ сокрушенно махалъ рукой, потомъ крѣпко хватался за притолоку двери и повторялъ: «Оставьте, не напирайте!»
Въ общемъ двери думы были, какъ двери рая, и казалось, что тамъ за спиною жандарма спрятано великое счастье, и каждый входный билетъ есть билетъ на право участія въ новой жизни отечества.
У Кирилова былъ синій билетъ и онъ прошелъ безъ особаго затрудненія. Переднія залы были высокія съ бѣлыми стѣнами и свѣтлоначищеннымъ паркетомъ. Несмотря на ветхость старой постройки, все было подновлено снаружи и казалось чистымъ и свѣжимъ. Вѣшалки были лакированныя, телеграфныя стойки, по правую руку, сверкали надписями.
Главный швейцаръ былъ гигантъ, монументальный, какъ колонна, какъ будто иной нечеловѣческой природы. Другіе тоже были подъ стать, красивые, расторопные, необыкновенно услужливые. По первому слову какой-нибудь свитки въ смазныхъ чоботахъ, они стремительно бросались къ телефону или въ канцелярію, вызывали курьеровъ, помогали отправлять письма.
Въ общемъ было очевидно, что вся Россія собралась въ этотъ дворецъ въ парадномъ видѣ и прислала все, что у ней было получше. Населеніе избрало излюбленныхъ людей, армія прислала отборныхъ солдатъ, бюрократія дала видныхъ швейцаровъ и курьеровъ въ новенькихъ мундирахъ.
Вліяніе бюрократіи больше ничѣмъ не сказывалось.
Въ залѣ съ колоннами ходили цѣлыя толпы, самаго смѣшаннаго вида, пестрѣе, чѣмъ на ярмаркѣ или въ масленицу у балагановъ. Депутаты-кадеты въ пиджакахъ и депутаты-мужики въ поддевкахъ и киргизы въ тюбетейкахъ, поляки въ расшитыхъ кафтанахъ, деревенскіе ходоки въ армякахъ и даже въ лаптяхъ, татарскіе старосты изъ Симбирска и Казани въ сибиркахъ, съ странными висячими пуговицами, которыя застегивались въ неподвижныя петли, студенты въ мундирахъ и студенты въ косовороткахъ, барышни всѣхъ цвѣтовъ, всѣхъ званій и всѣхъ партій. Мѣстами мелькалъ чиновничій мундиръ, соболья накидка дамы хорошаго тона или золото камергерскаго шитья.