Наиболее упорных, которые прекословили, старались различными способами уломать. Так, например, за обедом и ужином кухарка наливала им только одну жидкость без единой картофелины. Во время раздачи обеда против кухарки, обыкновенно тут же, на столике, сидел управляющий, и как только к столу подходил пленный, прежде чем наливать суп в его миску, кухарка смотрела на управляющего; последний кивком головы указывал ей, наливать ли в миску только одну жидкость, или же подбавлять и картошку.
Подобными мерами старались обуздывать непокорных. И нельзя сказать, чтобы управляющий не достигал своей цели.
Врач нас никогда не посещал. Только когда человек умирал, из ближайшего селения привозили врача, который даже больного пленного не мог выслушивать без издевательств.
С больными расправлялись весьма просто. Их силой вышвыривали из барака и при помощи караульного солдата отправляли в шахту. Самой достоверной приметой для администрации, — здоров или болен пленный, было то: ел он, или нет. Только тогда, когда больной не ел ни крошечки, его не гоняли на работу. Но после голодовки, конечно, трудно было и больному воздержаться от еды.
В первые недели нам платили по 10 пфеннигов (приблизительно 5 коп.) в день. Работали мы 12 часов, с перерывами — ½ часа на завтрак и 1 час на обед. Через месяц плату увеличили до 75 пфеннигов.
На работу и с работы нас сопровождали караульные, которые охраняли нас и на работе. Барак, в котором мы жили, охранялся днем и ночью.
Тоска по лагерю
Прошло лето. Наступила осень. Окружающие нас поля желтели и покрывались копнами. Кое-где на деревьях стали появляться золотистые листья.
Из барака на работу, с работы в барак, — каждый день одно и то же; все это настолько надоело, что хотелось вырваться из этой ямы и вернуться опять в лагерь.
Вновь прибывающие из лагеря пленные рассказывали, что там многое изменилось. Французы и англичане получают великолепные посылки, лагерного хлеба и супа не едят. Оставшиеся в лагере русские питаются хорошо. Стал мягче и лагерный режим; телесные наказания не применяются, французы и англичане открыли свои библиотеки, будто бы, есть и русская библиотека. Разрешается также устраивать спектакли, специально для этого отведен особый барак.
Все эти известия соблазняли нас, и мы поставили своей целью в ближайшем будущем вырваться во что бы то ни стало отсюда и попасть в лагерь. Там все же была не такая яма, как здесь.
Когда мы обратились к караульному офицеру с соответствующей просьбой, тот пожал плечами и заявил, что он имеет право отправить в лагерь исключительно больных, неспособных к работе. Значит, до поры до времени приходилось оставаться в Валлензене.
Один за другим мобилизовались рабочие-немцы, с которыми за лето наладились у нас отношения. Оставались еще только мастера и «незаменимые» рабочие, вернее сказать — те, которые любили подлизываться к управляющему и мастерам.
Более неспокойный элемент отправили уже раньше. Не даром рабочие так боялись администрации.
Теперь приходилось работать только со стариками, которые, кроме желания мира, ничего не знали и не хотели знать. С мастерами у нас не было ничего общего. Таким образом, мы фактически были изолированы и от немцев.
Не проходило и дня, чтобы нам эти же старички не рассказывали, что опять убит или ранен у того-то сын, брат, племянник, такой-то бывший рабочий брикетной фабрики убит и т. п. Настроение у немцев осенью 1915 года уже было подавленное.
С каждым месяцем ухудшалось и положение рабочих. На завтраках уже редко когда можно было видеть кусок колбасы, она стала роскошью и исчезла. Хлеб мазали тоненьким слоем свиного сала. Во время завтраков только и было разговоров, что о ценах на продукты первой необходимости. Те же старики и мастера ругали во-всю «бауэров» (крестьян) и подпускали иногда шпильки по адресу капиталистов, которые затеяли войну. О великодержавной Германии в ближайших к нам кругах уже не говорили. Наоборот, иногда, в задушевной беседе с глазу на глаз, можно было услышать уже и пораженческие нотки. И это было осенью 1915 года.
Осень же надвигалась и надвигалась. С полей убрали копны, стали копать картофель. Буковые леса покрылись золотистой листвой и во время заката давали чудные оттенки красок.
Потом пошли дожди. Ветер сорвал с деревьев последнюю листву. Кругом было мокро и грязно. С работы по вечерам все приходили мокрыми. И снова в нас возросли надежды вырваться отсюда в лагерь или, по крайней мере, попасть на другую работу.