Прежде чем отправить нас в барак, повели в комендатуру. Там записали наши номера, конвоир передал отношение унтера, и нас отправили в знакомый нам 7-й батальон.
Проходя по главной улице, видели, что лагерь стал настоящим городком. Повсюду кишмя-кишели люди. В пленной массе преобладали иностранцы: англичане, французы, бельгийцы, изредка попадались уже и итальянцы, и сербы.
В 7-м батальоне нас встретил тот же Тимме, но и он казался иным; старожилы — старшие по группам — передавали, что это уже не тот зверь, хотя и хуже, конечно, всех остальных немецких фельдфебелей в лагере.
В бараках нашли новые порядки. Людей было несравненно меньше, да и те очень часто менялись: с работ приезжали больные, в лагере поправлялись, потом снова уезжали. Поэтому не было и тех строгих распорядков, что прошлой зимой. Пленные в общем считали себя более свободными.
Новые веяния
Во многом изменилась и внутренняя жизнь лагеря. Многое из того, что не разрешалось еще весной 1915 года, осенью того же года считалось неот’емлемым правом военнопленных. Взаимоотношения между пленными и комендатурой имели склонность прогрессировать в лучшую сторону.
В лагере функционировали французская и английская библиотеки. Обе библиотеки находились в маленькой комнатке, были пока еще скудны, но все же были библиотеки. Для общего «руководства» и наблюдения во главе библиотек был поставлен немецкий солдат, но фактически библиотекой каждой национальности заведывал один из пленных. В дни выдачи книг в библиотеку стекалась такая масса народу, что кругом барака, где помещались библиотеки, все время толпились люди.
В комнатке, где помещались английская и французская библиотеки, на маленькой полочке с боку красовалась надпись: «Russische Bibliothek» (русская библиотека). На полочке по каталогу значилось 60 русских книг. Выдавались они непосредственно немецким солдатом, шефом библиотеки. Эти 60 книг были приобретены комендатурой лагеря и состояли из не разрешенных в России изданий. В большинстве это были издания Ладыженского в Берлине. Отметим некоторые из них: Л. Толстого «Воскресение», «Четыре евангелия», «Не могу молчать», попадались брошюры о еврейских погромах в России, было несколько сборников прокламаций «Земли и Воли», несколько произведений Максима Горького, Юшкевича, был сборник «Революционные песни», наконец, несколько книжек Герцена.
В русской части лагеря преобладали унтер-офицеры, фельдфебеля и подпрапорщики. Из рядовых в лагере могли удержаться только больные и переводчики. Все же здоровые рядовые солдаты после прибытия в лагерь на второй-третий день отправлялись в рабочие команды.
В лагере имелось что-то наподобие организации отделения Красного Креста, во-главе которого стояли вольноопределяющиеся. Русской части лагеря тон задавал молодой вольноопределяющийся граф Головкин (в 1916 г. был переведен в офицерский лагерь).
В общем лагерем управляла черносотенная публика. Солдатской знати не могла нравиться горсточка книг революционного содержания, хотя и в кавычках. Кроме того, вся эта черносотенная братия считала лишним иметь для солдат библиотеку, да еще из книг заграничного издания. Поэтому не было ничего удивительного, что библиотеку не взлюбили с самого начала, не интересовались ею и даже не выдвинули библиотекаря русского. Всем прибывающим в лагерь (прибывающие проходили через канцелярии, которые возглавлялись исключительно черносотенцами) передавалось, что русская библиотека — «орудие немцев» и т. п.
Однако, несмотря на эту агитацию, пленные очень интересовались русскими книжками и разбирали их нарасхват. В библиотеке на полке не задерживалась ни одна книжка.
В лагере был уже и свой театр. Каждая национальность (за исключением итальянцев и сербов, их было мало в нашем лагере) имела свою театральную труппу. Труппы по очереди давали свои представления. Здесь чередовались концертные номера с цирковыми выступлениями, вслед за пьесой следовал балет. Театр своей целью имел исключительно одно развлечение.
У русских своей отдельной театральной труппы не было, но зато был хор, который об’единял то и другое. Участники русского хора занимали отдельный барак и были освобождены от всякой лагерной работы. Русский хор давал концерты, устраивал вечера малороссийской песни, которые всегда привлекали много народу.
В лагере был симфонический оркестр, состоящий приблизительно из 100 инструментов. Оркестр давал великолепные концерты, которые привлекали и постороннюю городскую публику. На генеральные репетиции всегда являлся сам комендант лагеря, — страстный любитель музыки (только благодаря этому обстоятельству и был создан оркестр) со своими городскими знакомыми.