Приезд и обещания сестры Витте ничего не дали, кроме самого ограниченного количества ящиков с галетами Александры Федоровны. Не помогли и неоднократные обращения за помощью.
Сравнительно большому штату Красного Креста нечего было делать, и эти ничем не занятые люди занимались делом, которое ближе всего было их сердцу, т.-е. черносотенной агитацией. Во время Февральской и Октябрьской революций в 1917 году этот пункт стал цитаделью настоящей контр-революции.
Антисемитизм
Та ужасная ненависть, которая наблюдалась на фронте еще в 1914 году по отношению к евреям, проповедывалась и поддерживалась офицерством, была перенесена и в Германию. Великодержавный шовинизм свои неудачи на фронте об’яснял исключительно предательством евреев… История еврейских расстрелов, возмутительного отношения к еврейскому населению в Польше во время империалистической войны еще не написана.
Словом, все это безобразное отношение к евреям было перенесено в Германию, в лагеря военнопленных. Но здесь обстановка в корне изменилась. В лагере к евреям уже нельзя было относиться, как к ним относились на фронте. Здесь все были на одинаковых правах: не было ни эллинов, ни иудеев, — были русские военнопленные. Такое положение поставило евреев на одну доску со всеми русскими воинами, чего не было на фронте.
Наоборот, в первые же дни евреи оказались в более выгодном положении. Большинство, владело немецким языком, и чтобы объясниться с немцами, тем же антисемитам надо было за посредничеством обратиться к евреям.
Дело пошло и дальше. Евреи заняли места переводчиков. Конечно, изрядное количество, переводчиков было и из других национальностей — немцев, латышей, эстонцев, наконец, тех же русских, но все же евреи были в большинстве. Так как во многих случаях дело зависело отчасти и от переводчика, то, естественно, те же самые черносотенцы часто становились в непосредственной зависимости от евреев и других переводчиков.
Как среди всех переводчиков других национальностей были хорошие и плохие, так и среди евреев. Малоразвитые, обижаемые везде и повсюду в России, некоторые, действительно, вели себя некорректно, но только отдельные единицы. Этими отдельными случаями и пользовались антисемиты и распространяли про еврейских переводчиков различного рода небылицы.
Антисемитам хорошую пищу давало еще одно обстоятельство. В царской армии евреи не могли занимать никаких командных должностей; все евреи должны были служить исключительно рядовыми солдатами. Поэтому в плену в солдатских лагерях очутилось значительное количество интеллигентов-евреев, которые при другом режиме были бы офицерами и в плену находились бы в офицерском лагере. Интеллигенты-евреи в плену, как знающие немецкий язык, работали в комендатурах, в канцеляриях и т. п. Не понимающим этой «хитрой механики», действительно, казалось, что в плену командуют всем евреи. И надо войти в психологию русского военнопленного, который, по нашептыванию своего начальства, еще недавно в Польше громил «жидов», а теперь видел их во главе, чтобы понять вею силу антисемитской волны, которая прокатывалась из угла в угол по Германии в годы этого ужасного плена.
В условиях плена было очень трудно бороться с антисемитизмом. Здесь черносотенцы часто имели перевес, и нам приходилось только обороняться.
Черносотенцы готовили евреям горячую баню по возвращении в Россию. Многие из них открыто говорили, что в эшелоне отправляющихся военнопленных на родину свернут шею евреям и повыкинут их через двери…
Нет сомнений, что при всех других условиях это было бы и сделано. Проведению таких планов помешала революция.
Польские легионеры
Зимой 1916 года в лагерь прибыла партия польских студентов. Это была по преимуществу зеленая молодежь, учившаяся в университетах Бельгии и водворенная в лагерь военнопленных на правах цивильных пленных, как подданных России. До прибытия их в Гамельн они содержались в Гольцмюндене, в лагере цивильных пленных.
С первых дней мы-было не поняли, для чего собственно эти польские юноши были присланы в солдатский лагерь. Сами же они, будто бы, ничего не знали, кто и зачем их пригнал в наш лагерь.
Как-раз в то время в лагере организовалась школа. Мы предложили студентам принять участие в работах школы в качестве ее преподавателей. Студенты наотрез отказались. Это стало наводить нас на некоторые размышления.
Приезжающие с работ пленные обыкновенно имели целые кучи просьб и заявлений в лагерную комендатуру. Лучше всего подобные заявления и просьбы было излагать на немецком языке. Пленные стали обращаться к студентам-полякам с просьбой изложить их нужды по-немецки. Студенты снова категорически отказались это делать. Мало того: при каждом посещении русскими пленными отведенного полякам лагеря последние явно давали чувствовать, что между ними и нами нет ничего общего. Тогда только для нас стало ясно, что мы имеем дело с людьми германской ориентации, которые, подобно немецким шовинистам, на нас, пленных, смотрят, как на врагов.