И действительно, студенты скоро уехали, и товарищи, работающие в комендатуре, раскрыли тайну: вся группа студентов поступила в польский легион и была отправлена на русский фронт бороться за «великое будущее» белого орла.
Теперь, когда Польша, в лице имущих классов ее, с пеной во рту выявляет свои дружеские чувства к капиталистической Франции, не мешает напомнить, что было время, когда те же польские магнаты об’яснялись в любви германским империалистам и, как залог «вечной дружбы», посылали на бойню свою зеленую молодежь против «прекрасной» Франции.
Это ирония судьбы для германских империалистов, всех Гинденбургов и Людендорфов, наглядный урок того, как «делается» политика.
Обреченные
В лагере мы все знали, что значительное количество русских военнопленных работает на французском фронте. Однако, никто из нас не знал, как живется этим несчастным, так как оттуда в лагерь никто не прибывал. Но одно говорило за ужасные условия работы в прифронтовой полосе: это — ежедневные извещения в комендатуру лагеря о смертных случаях.
Как доходили эти сведения до нас? Просто: наши же товарищи вели картограмму личного состава, им и приходилось отмечать все случаи смертей.
Из прифронтовой полосы в лагерь не посылались и больные. Поэтому мы в лагере только знали о прифронтовых работах русских военнопленных, но ничего не знали о характере этих работ.
И вот в конце 1916 года в лагерь пригнали значительную партию изможденных, измученных русских пленных. Все они были в лохмотьях не то русской, не то французской основы.
За время пребывания в лагере приходилось видать различные виды. Взгляд как-то привык к душу раздирающим картинам. Неоднократно в лагерь пригоняли полуживых людей-трупов на поправку, и через некоторое время их снова угоняли куда-нибудь на осушку болот, работу в шахтах и т. п. Подобные картины были нам знакомы. Но та, какую представляла собой эта партия прибывших с фронтовых работ русских военнопленных, превзошла все предыдущие. Это был один кошмар. Люди походили на диких зверей, нельзя было добиться от них ни единого слова. Как голодные волки, они прорывались через цепь их окружающих часовых, когда где-нибудь поодаль видели что-то в роде отбросов, помойной ямы возле кухни и т. п. Блуждающим взглядом они озирали окружающих и, казалось, ждали от всякого с ними разговаривающего удара.
Состояние пригнанных в лагерь пленных было таково, что их несколько дней подряд сочли необходимым держать в отдельной части лагеря, огороженной от всей остальной части лагеря сеткой колючей проволоки. Кто хотел бы видеть диких зверей в образе человека, тому надо было подойти к ограде. К сожалению, в нашем распоряжении не было фотографического аппарата для увековечения этих ужасных видов на пластинке (иметь фотографические аппараты пленным воспрещалось, и их нельзя было приобрести ни за какие деньги).
Только дней через 5–6 эту толпу обезумевших решились выпустить из-за ограды. Они все, как один человек, сейчас же разбрелись по лагерю в поисках отбросов, помойных ям; как маленькие обезумевшие дети, они сидели по целым часам на корточках, разбирая по канавам, ямам всякую дрянь, и пожирали тут же, на месте, все, что только казалось более или менее с’едобным.
С некоторыми из них, наиболее здоровыми и сильными, уже можно было разговаривать. И они поведали нам что-то страшное, что невозможно передать на бумаге. На фронтовых работах они пробыли больше года. Жили в самых ужасных условиях. С ними обращались так скверно, питали так отвратительно, что многие из пленных сами бросались на штыки охранявших их солдат и повисали на них. Работать приходилось в болотистой местности по колено в воде; над работавшими все время витали французские аэропланы, бросавшие на них бомбы. Ложась на ночь спать в каком-нибудь полуразрушенном здании, они каждый вечер прощались друг с другом, так как ночью могли быть убиты бомбой французского аэроплана или снарядом дальнобойного орудия.
Это были обреченные на смерть существа, которые, кроме животного чувства самосохранения, ничего другого не имели.