Волею судеб мы очутились одни, как бы на пустынном острове, так как связь с другими лагерями была немыслима.
Нам приходилось питаться исключительно немецкой прессой юнкерского и соглашательского направления.
Работать приходилось ощупью. Несмотря на нашу малочисленность, публичная пропаганда оставалась за нами. С разрешения комендатуры мы устроили в лагере еще ряд докладов на политические темы, но наши публичные выступления большого успеха не имели. Наши доклады обыкновенно провоцировались как выступления немецких агентов. Французы под различными предлогами не уступали помещения, во время речей устраивали за сценой кошачий концерт, свистали, стучали и не раз грозили нас поколотить, если мы не бросим заниматься «немецкой» агитацией.
После неоднократных стычек мы решили публичных докладов не устраивать, а вести пропаганду в виде бесед по баракам. И беседы имели больший успех, чем наши публичные доклады.
Об июльских событиях узнали только из немецких газет. Поражение большевиков вызвало восторг в черносотенных кругах. Водворению «порядка» в Петрограде радовались и союзники. Но частичные неудачи нас не обескураживали. Мы верили в мощь рабочего класса, в силу нашей большевистской партии и знали, — это еще не девятый вал, подлинная революция еще впереди.
Между тем, революционные будни отрезвляли головы многим, кто во времена царизма был в нашем лагере ярым борцом против самодержавия и капитала, а с Февральской революции примкнул к черносотенным либералам лагеря, т.-е. к эсерам, кадетам, меньшевикам. Они в революции видели один героический подвиг, благородный жест и возмущались большевистской прозой. Но когда благородные жесты оставались только жестами, и герои типа Керенского дальше красивых слов не шли, временно уклонившиеся от пролетарской линии отмежевались от своих прежних попутчиков и стали примыкать к нам.
Постепенно большевистские группы стали организовываться и в рабочих командах. Часто эти группы поступали не совсем правильно, но всегда инстинктивно чувствовали правоту своего дела и вырывали массы из-под влияния черносотенного блока.
В приемных покоях лагеря
После Февральской революции отношение лагерной администрации к русским военнопленным значительно улучшилось. Изменения во взаимоотношениях между пленными и немцами мало коснулись рабочих команд, где попрежнему капитал продолжал высасывать последние соки из пленных. Зато сравнительно очень хорошо жилось на сельскохозяйственных работах.
К концу 1916 года значительное количество проживающих в лагере пленных были уже инвалиды или больные. За все время плена из нашего лагеря никто из инвалидов не был обменен, и первая партия больных и инвалидов была послана в Россию только при Советской власти.
Надо представить эту тысячную толпу больных, голодных, обиженных людей, чтобы понять, что представлял собой лагерь летом. Повсюду слышались стоны, жалобы. Проклинали всех и каждого, кто только пытался с ними заговорить. В большинстве случаев все они исколесили Германию, побывали в различных лагерях, побывали во многих рабочих командах. Не оставляли их в покое и в лагере. При том недостатке рабочих рук, какой ощущался в Германии, начиная с 1915 года и своего кульминационного, пункта достиг в 1917–1918 годах, немецкое командование приложило, все старания, чтобы использовать до последней капельки все силы военнопленных… С величайшей умелостью использовывались и силы больных, особенно инвалидов. Так, например, хромые сидели на скамеечке и вязали метелочки, плели корзины, чистили на кухне картофель и т. п. Безрукие, слабосильные пасли гусей, скот и т. д. В летние месяцы инвалидов и больных еженедельно переосвидетельствовали, делили на категории по работоспособности и более или менее могущих исполнять хоть кое-какую работу сейчас же отправляли в рабочие команды.