Ночь была прохладная. Только-что распускались листья. Во время остановок на маленьких станциях слышно было пение соловья.
Снова настало утро. День мы всецело были под впечатлением большевистской России весны 1918 года. На станциях нас окружали красноармейцы, обыватели, расспрашивали, откуда едем, как обстоят дела с германской революцией и т. д. Жаловались на нужду, но когда мы стали повествовать про германскую брюкву и гнилую рыбу, хлеб с опилками, — вытаращивали глаза и молча отходили. Бывали случаи, когда к нам подбирались лица с целями контрреволюционной агитации, но, получив от нас должный отпор, уходили, как ошпаренные. В эти дни каждый из военнопленных нашего эшелона был большевистским агитатором…
На второй день, рано утром, приехали в Петроград. Наш эшелон загнали в тупик и заявили, что приемный пункт Красного Креста нас сможет принять только к 11—12-ти часам.
Не знаю, когда еще так медленно тянулось время. С величайшим нетерпением ждали, когда нас придвинут к приемному пункту.
Наконец, к эшелону прицепили паровоз, и мы двинулись к приемному пункту. Эшелон еле-еле двигался, когда стали под’езжать к перрону. На перроне военный оркестр играл «Интернационал»…
Такой встречи мы и не ждали. И когда нас после бани повели в столовую, где на столе для каждого был поставлен маленький кусочек черного хлеба с кружкой чаю, мы все, как один, плакали от радости, как дети.
Встречали, ведь, нас чем могли.
Много времени минуло уже с тех пор, но в ушах все еще звучат приветственные слова представителя Петроградского Совета, тов. Носова: «Не пеняйте на нашу бедность, но гордитесь своей страной — бедной и нищей, но отныне свободной страной Советов. Умрем за Советы! Да здравствует власть Советов!»