Еще долго в плену мы вспоминали польскую картошку и добродушное к нам отношение польских крестьян. Нас повсюду провожали со слезами на глазах, и это было понятно: среди нас, пленных, было много поляков, многие поляки служили в русской армии. Отсюда и слезы, и причитания старушек и стариков.
И единственная помощь, которую нам, пленным, могли оказать поляки-крестьяне, была картошка.
Наше дальнейшее путешествие по Польше
Чем дальше мы отодвигались от фронта, тем хуже стали с нами обращаться. Окружавшее нас огненное кольцо рассеялось и исчезло на следующий день после ночного обстрела. В каждом новом пункте нас сменяли новые конвоиры, и враждебное отношение последних к нам усиливалось. Новые конвоиры в большинстве случаев были люди, не бывавшие на фронте, они и не могли питать никакого сострадания к пленным, так как на своей шкуре не испытали лишений войны и угрозы самим быть пленными; они были пьяны патриотическим дурманом…
С приближением к границе враждебное отношение доходило до издевательств. Через города, села нас прогоняли бегом; нам уже не разрешали останавливаться в деревнях, печь картофель; голод усиливался. На ночь сгоняли в большие костелы. Люди, истощенные в боях, переходах, осунулись и не могли уже итти так быстро, как вначале. Пришлось подгонять их прикладами, и немцы не стеснялись.
Голодные пленные накидывались на все, что только было мягкого и можно было грызть зубами. Набрасывались на кучи свеклы, сырой картошки и ели. В результате получалось расстройство желудка, дизентерия.
Стали учащаться случаи, когда многие уже не могли итти дальше и падали на дороге. Более жестокие конвоиры их просто закалывали.
Навстречу нам попадались свежие отряды немецких солдат. Они шли на фронт. Поражала их свежесть. Обозы, лошади были как вылитые из стали. Кормили их регулярно, не то что нас в маршевой роте.
Отношение молодых немецких солдат к нам было самое отвратительное. Они с величайшим удовольствием закололи бы нас, если бы только им это позволили.
Один из таких зверей оказался социал-демократом. На наше удивление, сказал, что он — бывший социал-демократ, и что теперь война, и социал-демократов в Германии уже нет.
И он был прав. Для нас, партийцев, это было все же неожиданностью. Крушение германской социал-демократии и такое отношение отдельных ее членов к нам, безоружным, несчастным пленным, поразило нас, и мы уже стали верить, что в самой Германии с нами будут обращаться еще хуже.
Только на девятые сутки мы пришли в Кони, откуда нас могли отправить в Германию по железной дороге. В Кони пригнали нас поздно вечером. За это время мы уже утратили всякую человеческую наружность и подобие. Мы представляли из себя толпу нищих, и, конечно, сытые немцы имели много оснований издеваться над нами.
В Кони нас выстроили на площади. Ждали долго, пока для нас подали вагоны. Наконец, дождались. Разбив на группы по 80 человек, нас погнали к поезду и стали распределять по вагонам.
Вагоны, понятно, были товарные. В них, видно, привезли лошадей и, конечно, после этого не очистили. Но мы были рады, что, наконец, попали в вагон. Было очень тесно, но зато тепло. После проведенных в сараях холодных ночей чувствовали себя опять на «девятом небе».
Грохотом за нами задвинулась дверь, щелкнул замок, следовательно, нас заперли. Попробовали. Действительно, дверь не отпиралась.
Но это нас не обескуражило. Через несколько дней будем на месте.
Не дожидаясь отхода поезда, легли спать. Все 80 человек, конечно, не могли лечь. Кто спал сидя, кто на коленях, кто просто друг на друге. От страшной усталости не чувствовались теснота и другие неудобства.
В запертом вагоне
Болели бока, совершенно не чувствовали ног, когда мы проснулись. Под нами пели рельсы, отдавали равномерные толчки колеса вагонов. Мы мчались в Германию.
Хотя был день, в вагоне было почти темно. Было закрыто наглухо и окошко. Только через отдельные щели в дверях в вагон проникали редкие лучи дневного света. Куда мчался поезд, через какие местности мы проезжали, — никто из нас не знал; да и зачем нам это надо было знать? Ведь, нас считали военной добычей. Какая разница, куда нас сейчас направляют.
Только утром осознали наше бедственное положение. Было то же, что и в костеле. Оправляться приходилось тут же в вагоне, что при такой тесноте и всеобщем расстройстве желудков было не очень-то удобно, а главное — «не особенно гигиенично» и «приятно».