«Костоглоду еще потренироваться бы…» — подумал было Мухлынкин. Подумал и обругал себя: что же тут хорошего, если все сделано?.. Уйдут в запас Свиданин, Рега, придут другие, и все начнется сначала.
В раздумье лейтенант вернулся к своему танку, постучал по броне отверткой, на стук из переднего люка выглянул прапорщик Дзиндрис.
— Там в моем чемодане фонарик. Подайте, пожалуйста. Надо будет доложить комбату.
— Что-нибудь случилось, товарищ лейтенант?
— Нет восемьсот пятнадцатого.
— Догонит.
— Все равно доложить придется.
Капитан Афонин — пожалуй, единственный в полку усач — выслушал командира первой роты без восторга, теребя усы, — он уже нервничал — распорядился:
— Если через полчаса танка не будет в колонне, по выходе в район сосредоточения с «Гроссмейстера» снимите стружку.
— Снять стружку, конечно, можно, — согласился Мухлынкин. — Только, товарищ капитан, надо сначала разыскать Свиданина. Может, и снимать не потребуется.
— Не будем философствовать, — сказал Афонин. — Философия к добру не приводит. Наше дело — своевременно наказывать и поощрять.
От старших товарищей Мухлынкин краем уха слышал, что в училище Афонин шел на золотую медаль, да срезался по философии. И вопрос вроде легкий попался — причины современной революции в военном деле.
— Почему же мы приняли на вооружение ядерное оружие? — примерно так спросил преподаватель.
— Значит, было нужно, — выпалил курсант Афонин.
— А вы подумайте, порассуждайте, пофилософствуйте. Ведь в бою это надо помнить.
— В бою, товарищ подполковник, пока я буду философствовать, останусь без танков.
— Тогда не философствуйте, — спокойно сказал преподаватель и выставил курсанту Афонину тройку.
В полку, куда прибыл Афонин, нашлись бывшие однокурсники, они припомнили его ответ по философии и стали за глаза звать комбата Философом.
Обидно. Если б у него была по философии отличная оценка, тогда иное дело: называйте хоть Философом, хоть Мыслителем. И словно в отместку за такое прозвище капитан Афонин не позволял подчиненным вслух рассуждать, тем более когда требовалось действовать.
Майор Коренюгин без нажима, где шуткой, где намеком, давал понять: когда же обиженному оттачивать свои мысли, как не в рассуждениях? Если позволяет обстановка, пусть товарищ выскажется, иначе он замкнется, как улитка в раковину.
Не питал симпатии к Афонину и Мухлынкин, хотя капитан Афонин, ощетинив пышные усы, не однажды повторял: «Подчиненный должен любить начальника. — И добавлял при этом: — Если, конечно, больше некого».
Афонин доложил командиру полка о 815-м. А Мухлынкин тем временем вернулся в роту.
Свиданин колонну не догнал, «стружку» снимать было не с кого. Но волнение комбата передалось и Мухлынкину. Он не сомневался: командир примет единственно правильное решение. И тем не менее лейтенант предчувствовал что-то неладное. Не беда, если танк где-то отлеживается в кювете — на осклизлой дороге такое случается, — ну а если что посерьезней и товарищам надо оказать срочную медицинскую помощь? Тут не опоздай…
За годы службы, глядя на Коренюгина, Мухлынкин научился болеть за людей больше, чем за себя. Впрочем, как ни гляди, а подчиненные — частица жизни командира. Болеть за них — значит болеть и за себя.
Вскоре обстановка изменилась. В черном небе — так не вовремя! — над колонной пророкотали вертолеты, и сразу же лес, дальнее поле, стальные мачты электролиний озарились багровым отблеском. Из раскрытого люка Мухлынкин увидел сигнальные бомбы, медленно спускавшиеся на белых парашютах. На заснеженное поле приземлялись вертолеты. И тут танковый батальон получил приказ: «Слева по ходу движения — десант. Подавить!»
Со звоном закрываются люки. Колонна набирает скорость. Слева и справа мелькает лес. До рези в глазах Мухлынкин всматривается в карту. Лес, лес — на целый километр. А это почти две минуты ходу. За это время десант приземлится, будет готов жечь танки ПТУРСами.
Лес еще не кончился, когда Мухлынкин заметил регулировщика. В большой, не по росту каске и в больших по локоть перчатках регулировщик поднял руку.
— Стоп! — командует Мухлынкин, и механик-водитель прапорщик Дзиндрис останавливает машину.
В регулировщике лейтенант узнает сержанта Калинского — командира отделения.
— Что там?
— Вертолеты, товарищ лейтенант. Капитан Афонин приказал уходить на просеку. — Сержант махнул в сторону осинника, за которым уже видны были вспышки выстрелов.
Головной танк — танк командира роты — круто свернул направо и, обогнув застрявший в снегу «газик» регулировщика, вырвался на открытую местность. Решение пришло само собой. Под светящимися авиабомбами площадка десантирования была хорошо видна издали.