— Ну как, Прохоров?
— Готов, товарищ капитан.
— Давай, дружочек.
Прохоров, погасив сигарету, стал с помощью товарищей одеваться. Через десять минут он сменил Синюка. Синюк, работавший без передышки, выбрался из комбинезона сухой, только чуточку раскрасневшийся.
Мухлынкин, увидев раздетого солдата, поразился. По комплекции Синюк с Прохоровым — полный контраст: маленький, тощий, правда, жилистый и резкий в движениях, но почему-то именно этого специалиста Прохоров предпочитал другим и в критических ситуациях работал с ним в паре. Объяснение оказалось простым.
Геркулес Прохоров и беспредельно выносливый Синюк дополняли друг друга. Об этом «саперном дуэте» в полку говорили разное, но неизменным было одно: если хвалили Прохорова, то при этом добавляли, что, «конечно, благодаря участию Синюка», и, наоборот, если отмечали ловкость и неутомимость Синюка, не забывали отметить помощь и содействие Прохорова. Так и служили два комсомольца, два сапера, их знала дивизия. И вообще саперов танкисты любят, как может любить человек мастера, который умеет все, не выставляя напоказ черновую работу. Но то, чем славятся саперы, танкисты видят — это служба тяжелая, трудная, зачастую рискованная, в воде, на льду, на холоде, под дождем. В подразделении почти всем солдатам и сержантам по двадцать, а к концу службы они выглядят намного старше.
С каждой минутой шанс на благоприятный исход уменьшался, и Мухлынкин невольно представил, впрочем, эта страшная мысль копилась исподволь, как грозовое облако в летнюю пору, чтоб на землю ударить молнией, как после отбуксировки танка вскроют люки и вытащат бездыханные тела товарищей…
Из-за крайней избы выскочил незнакомый грузовик. В свете утренней зари он казался розовым. Мухлынкин успел заметить, что грузовик не принадлежал полку и даже Вооруженным Силам. Это был старый, видавший виды «газик». Такие машины обычно дорабатывали свой век в различных гражданских ведомствах третьестепенного значения. Эти «газики» больше ремонтировали, чем водили, но уж если водили, то по таким разбитым, или, как тут говорят, разухабистым, проселкам, где и новая машина досрочно потребует ремонта.
«Газик» затормозил у стоявшего поперек дороги тягача. Из кабины лихо выпрыгнул бородатый человек, подбежал к капитану, козырнул четко, по-военному.
— Товарищ капитан… Иван Семенович, разрешите действовать.
— А вы, товарищ, собственно, кто? — спросил Штанько, большими роговыми очками уставился на незнакомца.
— Это же я… Гулин.
— Верно! — Штанько в бородаче узнал прапорщика Гулина, уволенного в запас, того самого Гулина, который еще не так давно славился как один из лучших механиков-водителей дивизии, на которого все солдаты и сержанты полка смотрели как на космонавта.
И вот теперь перед капитаном Штанько снова стоял дорогой человек, родная душа — Гулин.
— Иван Семенович, прошу…
— Не имею права.
— Тогда я без разрешения…
— Не положено.
— Ведь я солдат… Солдат!
— Знаю.
— Прошу… там же товарищи… наши товарищи!..
И тут Мухлынкин заметил, что капитан Штанько колеблется: ведь Гулин формально не числится в списках личного состава полка, но сердцем как был, так и остался танкистом. «Это же надо, — поражался Мухлынкин, — откуда-то он узнал о попавших в беду ребятах, где-то раздобыл обшарпанный, видавший виды „газик“, явился как по тревоге».
— Товарищ капитан, — вмешался Мухлынкин, — я свяжусь с командиром полка… Не возражаете?
— Сообщите… Гулин вернулся…
Мухлынкин бросился к рации, не вскарабкался, взлетел на броню тягача, схватил шлемофон, услужливо поданный радистом.
— «Волга»!.. «Волга»!..
Выслушав Мухлынкина, Коренюгин переспросил, не ошибся ли тот?
— Гулин, товарищ майор. Честное слово!
— Позовите его к рации.
— Товарищ прапорщик! — во всю глотку крикнул Мухлынкин. — Вас просят.
О чем говорил командир полка со своим бывшим прапорщиком, слышали только радисты. Но, судя по выражению глаз Гулина, и Мухлынкин и Штанько поняли: Коренюгин дал согласие.
Вскоре Гулин был под водой. Прохоров и Синюк, неожиданно получившие мощное подкрепление, словно испили сказочной живой воды. В этот рассветный час промозглого марта солдаты втискивали свои тела в спрессованную торфяную стену ила, тянули за собой неподатливые буксирные тросы.